Российский дипломат И.Я. Коростовец

и его роль в подготовке цицикарского протокола 1911 г.
 
Иван Яковлевич Коростовец (1862–1933) – видный российский дипломат и автор книг и статей о Китае. Как видно из его формулярного списка, составленного в 1916 г., он родился 25 августа 1862 г. в семье дворян Полтавской губернии. По окончании имп. Александровского лицея в 1884 г. его приняли на службу в Азиатский департамент МИД и 1 мая 1890 г. назначили вторым секретарём дипломатической миссии в Пекине. В 1894 г. он стал секретарём российской миссии в Рио-де-Жанейро, а в 1896 г. – в Лиссабоне. Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 18 сентября 1899 г. его назначили чиновником по дипломатической части при Главном начальнике Квантунской области, и он прибыл к месту служения в Порт-Артур 14 декабря 1899 г. В июне 1900 г. его направили с походным штабом вице-адмирала Е.И. Алексеева под Тяньцзинь, где с отчислением от походного штаба в апреле 1901 г. ввиду отсутствия в этом городе российского консула он с 5 августа по 7 сентября 1901 г. временно управлял делами консульства России в Тяньцзине^[1].
 
В период русско-японской войны 1904–1905 гг. И.Я. Коростовцу довелось участвовать «как при подготовительной работе, так равно и во время переговоров о заключении мира с Японией», после чего его назначили вице-директором 1-го Департамента МИД (с 10 марта 1908 г.). 9 мая 1908 г. он стал чрезвычайным и полномочным министром в Пекине. По поводу его назначения посланником в китайскую столицу Д.Я. [Дмитрий Янчевецкий] в газете «Россия» от 13/26 мая 1908 г. писал: «Страну Конфуция он начал изучать с 1890 г. как 2-й секретарь нашей дипломатической миссии в Пекине. Тогда же он впервые стал писать о Китае в „Вестнике Европы“ и в „Новом времени“^[2]… В 1900 г. в Китае вспыхнуло боксёрское восстание… Коростовец был командирован в Тяньцзинь, осаждённый китайскими войсками и боксёрами… по поручению [Е.И.] Алексеева [он] помогал … военному агенту (атташе) полковнику К.И. Вогаку в выработке положения о временном управлении Тяньцзинем, который был покинут бежавшими из него китайскими властями».
 
После взятия русскими войсками г. Инкоу [Нючжуан] «учреждение там русского управления, – как отмечал Д.Г. Янчевецкий, – состоялось также при непосредственном участии г-на Коростовца, которому удалось достигнуть с китайской морской таможней соглашения… По окончании военных действий в Тяньцзинь прибыл Ли Хунчжан, с которым Коростовец вёл все первоначальные сношения, [он же] устраивал [русскую] концессию в Тяньцзине и подготовлял соглашение с англичанами о передаче Северной китайской дороги. Этой стратегически и экономически важной железной дорогой, огибающей Печилийский залив [Бохайский] и связывающей нашу маньчжурскую дорогу [КВЖД] с Тяньцзинем и Пекином, Россия владела несколько лет».
 
Вопрос о назначении И.Я. Коростовца российским посланником в Пекине возник после неожиданной смерти в китайской столице известного дипломата-китаеведа Д.Д. Покотилова, находившегося там в ранге полномочного посла с июня 1905 г. по февраль 1908 г.^[3] Уже в мае 1908 г. новый министр иностранных дел А.П. Извольский в своём докладе Николаю II предложил назначить преемником авторитетного русского дипломата молодого и энергичного дипломата И.Я. Коростовца, успешно выполнявшего обязанности секретаря российской делегации во главе с С.Ю. Витте на русско-японских переговорах в Портсмуте в 1905 г. в период русско-японской войны 1904–1905 гг. Говоря о кандидате на пост нового посланника в Пекине и называя таковым И.Я. Коростовца, министр подчёркивал, что он занимал ответственный пост в Китае, «один раз в качестве секретаря [дип] миссии, а второй – с 1899 по 1902 г. в качестве дипломатического чиновника при Начальнике Квантунской области, когда имел случай содействовать разработке весьма сложных дел, возникших в связи с боксёрским восстанием». «Последние годы г-н Коростовец, – продолжал министр, – стоит во главе Отдела Дальнего Востока, где сосредоточено ведение всех политических дел, касающихся Китая и Японии, и таким образом он основательно ознакомлен [с этими делами] и даже принимал ближайшее участие в разрешении всех основных вопросов нашей дальневосточной политики, стоявших после [русско-японской] войны и долженствующих укреплять на долгое время наши [дружеские] отношения к соседнему Китаю»^[4] (Здесь и далее курсив мой. – А.Х.).
 
После одобрения царём кандидатуры И.Я. Коростовца с разрешения А.П. Извольского, 9 мая 1908 г. в Пекин на имя Поверенного в делах Арсеньева была отправлена телеграмма следующего содержания: «Государь Император Высочайше соизволил на назначение Посланником в Пекин д.с.с. Коростовца, о чём будет официально опубликовано на днях.
 
Здешнему китайскому представительству сообщено об этом, как о состоявшемся факте [так как китайский посол Саин-ту] назначен был без предварительного испрошения согласия [со стороны] китайского правительства, и, не взирая на предупреждение… Покотилова, что намеченный кандидат не является подходящим [лицом]. Затем вследствие заявленного нами протеста китайские министры согласились сделать нам формальный запрос, взяв обратно первую ноту, но и в новой ноте не испросили нашего согласия, ограничившись уведомлением о намерении назначить Саин-ту»^[5].
 
О том, как российская общественность восприняла известие о назначении И.Я. Коростовца новым посланником в китайской столице позволяют судить отклики наиболее влиятельных в С.-Петербурге двух газет «Новое время» и «Речь», приводимые ниже. В первой из них сообщалось: «По полученным нами поздно ночью сведениям, посланником в Пекин назначен И.Я. Коростовец. Молодой и блестящий дипломат пользуется как в литературе, так и в служебном мире солидною репутациею одного из лучших знатоков дальневосточных дел, установившейся со времени его долгого пребывания в Порт-Артуре.
 
Во время своего пребывания в Портсмуте Иван Яковлевич оказал русской делегации очень большие услуги, особенно с таким трудным и неспокойным элементом, как американская пресса. Мы приветствуем назначение И.Я. Коростовца, видя в этом выборе проявление новых и весьма симпатичных веяний»^[6].
 
В другой популярной столичной газете «Речь», органе партии кадетов, высказывалось суждение о нежелательности совмещения посланником в одном лице двух должностей, что практически наблюдалось в период службы Д.Д. Покотилова: дипломата и финансиста. «Знатоки Дальнего Востока, – отмечала газета, – как наши, так и иностранные, в том числе, как говорят, и новый посланник, сходятся на том, что, несмотря на блестящие способности покойного Д.Д. Покотилова и его удивительное знакомство с китайскими нравами и языком, реальное совместительство им функций двух должностей значительно умаляло его престиж среди китайцев, особенно официальных [лиц], и иногда вносило в дела некоторую нежелательную в государственных интересах России путаницу… [так как] совместительство представляет большие сомнения для всякого, не привыкшего оперировать с бесцеремонностью эпохи маньчжуриады, отличительной чертой которой было стремление министра финансов прибрать тем или иным путём к своим рукам прочие ведомства. Назначение директора [Русско-Китайского] Банка Д.Д. Покотилова посланником было именно одним из таких шахматных ходов финансовой бюрократии»^[7].
 
Чтобы лучше представить круг проблем, которыми предстояло заниматься И.Я. Коростовцу, достаточно обратиться к тексту инструкции, составленной для него в Министерстве иностранных дел и одобренной царём 25 июня 1908 г. Для краткого знакомства с содержанием данного документа приведём ниже лишь некоторые её наиболее значимые пассажи:
 
«Направление и цель нашей китайской политики выражены в указанных посланнику [Д.Д. Покотилову] весною 1906 г., когда ему было предложено, в согласии с Высочайшей волей, „не отождествляя наших интересов с интересами Западной Европы, стремиться к продолжению нашей политики до 1898 г., т.е. действовать миролюбиво и отдельно от других стран“… Успех такой политики будет в прямой зависимости не столько от твёрдости, сколько от планомерности и последовательности нашего дальнейшего образа действий. В согласии с этим принципом нам следует внушить Пекинскому правительству, что мы искренно и сознательно готовы считаться с его законными притязаниями, но будем требовать такого же уважения и к нашим договорным правам и такой же готовности сообразовываться с нашими жизненными интересами»^[8].
 
Среди вопросов первоочередной важности, предлагаемых вниманию нового посланника в Пекине, министерство иностранных дел выделяло вопрос о КВЖД. Это видно из нижеследующего пассажа инструкции:
 
«Из стоящих на очереди вопросов принципиального характера на первое место следует поставить вопрос о положении Китайской Восточной железной дороги [КВЖД], получивший особую остроту ввиду проявленной китайцами тенденции оспаривать некоторые условия контракта 1896 г., или, по крайней мере, толковать их в свою пользу.
 
Вам хорошо известен взгляд [нашего] императорского правительства на эту китайскую дорогу как на предприятие первостепенного государственного значения. Служа артерией, связующей Россию с нашей отдалённой [дальневосточной] окраиной, дорога является ныне главной опорой русских интересов в Маньчжурии и лучшим средством поддержания нашего политического и экономического влияния в Северном Китае. В соответствии с таким взглядом Ваш предместник д.с.с. Покотилов прилагал все усилия к обеспечению дороге наиболее благоприятных условий деятельности и самым энергичным образом отстаивал интересы последней перед китайским правительством. Вы не преминёте действовать в том же направлении, всячески заботясь об охране принадлежащих этому предприятию на основании контракта 1896 г. прав и об ограждении признанного за дорогой положения. Сохранение статус-кво дороги представляется особенно важным хотя бы на ближайший период времени до осуществления [за]проектированных мероприятий в сферах административной, экономической и военно-морской деятельности и, в частности, до окончания Амурского [железнодорожного] пути. Так как условием успешной и беспрепятственной работы дороги [КВЖД] служит единство действий всех правительственных органов и в особенности работа представителей дипломатического ведомства и железнодорожных органов управления, то Вы не преминёте озаботиться установлением возможного между ними согласия, снабдив подчинённых агентов соответствующими указаниями»^[9].
 
«Уклоняясь от удовлетворения самых умеренных [наших] требований, китайское правительство, – как отмечалось в инструкции, – в последнее время проявляет большую несговорчивость, прибегая к обычным восточным приёмам и уловкам. Причина такого отношения кроется прежде всего в упадке нашего престижа после неудачной [русско-японской] войны. Немаловажное влияние на занятое китайским правительством положение оказывают, кроме того, усиление [в Китае] национального самосознания и шовинизм, побуждающий его относиться с особой подозрительностью к образу действий иностранных держав… Вообще стремление к национальной независимости и равноправию несомненно растут в сознании как правительства, так и народа… Брожение поддерживается интеллигенцией и молодыми китайцами, получившими образование за границей, главным образом в Японии. К причинам общего характера, являющимся неизбежным последствием такого важного переворота, как реформа векового [традиционного] строя, следует присоединить причины частного свойства – нерешительность и колебания, проявляемые вдовствующей императрицей [Цы Си] в управлении [государственными] делами. Сделав определённые шаги с целью ввести реформы в западном смысле, императрица в то же время склоняется в сторону консервативных элементов. Настроение правительницы Китая отражается и на выборе высших сановников. Последние часто заменяются новыми лицами, иногда [идейно] совершенно противоположного направления»^[10].
 
Что касается политики России в Северной Маньчжурии, то недоверие к ней цинского правительства, как подчёркивалось в инструкции, «подтверждается, между прочим, усиленным заселением прилегающей к Амурской границе территории. Китайская колонизация ведется систематически, направляясь главным образом в Айгуньский и Мергенский округа и вообще в район, прилегающий к Амуру… Судя по деятельности японцев в Южной Маньчжурии, где они практикуют самую широкую и беззастенчивую эксплуатацию населения, далеко переходящую пределы приобретённых по последним соглашениям прав, они не склонны серьёзно считаться с суверенными правами Китая»^[11].
 
«Одним из вопросов первостепенной важности… – подчёркивалось далее в инструкции, данной И.Я. Коростовцу, – является отношение наше к Монголии… по нашему соглашению с японцами Внешняя Монголия признана находящейся вне сферы их влияния. Несколько иначе рисуется положение дела в отношении деятельности там Китая… Особенное значение должны иметь в наших глазах колониальные планы китайцев, которые, впрочем, уже вызывали серьёзное недовольство среди монголов. По имеющимся сведениям, довольно обострённое положение наблюдается в Ордосе, ибо тамошние монголы – сами земледельцы и переходят к оседлому образу жизни; китайская же конкуренция грозит их совершенно обезземелить…»^[12]
 
«Настоящий момент, – указывалось в инструкции, – должен быть признан во всяком случае неподходящим для ведения в Монголии активной политики. Всякое наше там выступление, например, выдача ссуд князьям под залог земель, ведёт, как выяснилось, лишь к ослаблению монгольской самостоятельности, ибо даёт повод китайцам к вмешательству во внутренние дела [монгольских] княжеств. Снабжение [же] монголов оружием также может лишь ухудшить их положение, вызывая подозрения и репрессивные меры. В силу сего наша деятельность в Монголии должна ограничиваться укреплением экономических и культурных связей с Россией. Оживление торговых сношений уже намечено и отчасти осуществляется согласно выработанной [нашим] Министерством финансов программе. Что касается культурных средств сближения и противодействия китайскому влиянию, то наиболее практическим [способом] следует признать учреждение для монголов школ и привлечение молодых монголов в наши училища. Предшественником Вашим уже были сделаны некоторые шаги в этом направлении»^[13].
 
«Помимо других частей застенного Китая, представляющих для нас известный политический интерес, – говорилось в инструкции, – следует упомянуть также и о Тибете. В частности, особый интерес представляет для нас вопрос о положении Далай-ламы, как духовного главы наших буддистских подданных, питающего к тому же особое доверие и расположение к России. При полном отсутствии с нашей стороны намерения воспользоваться этим настроением первосвященника для каких-либо политических целей, оно имеет всё же для нас известную реальную ценность в интересах поддержания благополучно установившегося statusquo Тибета, поскольку это может быть в зависимости от самого Далай-ламы. В этих видах нам остаётся лишь продолжать усвоенную за последнее время политику поддержания с Далай-ламой вполне дружественных отношений в тех пределах и формах, в коих это не может нас компрометировать»^[14].
 
Особое внимание в инструкции МИДа, на которой начертана (синим карандашом) резолюция царя «Вполне одобряю», уделено русско-китайской торговле, что видно из цитируемого далее текста:
 
«Торговые сношения наши с Китаем регулируются Правилами для сухопутной торговли 1862 и 1869 гг. и С.-Петербургским договором 1881 г. с приложенными к нему Правилами. Хотя соглашения эти остаются в силе, но на практике они подвергались частичным изменениям, благодаря, например, учреждению таможен на основании контракта КВЖД.
 
Китайское правительство уже поднимало вопрос о своевременности пересмотра существующего договора, ссылаясь на статью ХI Пекинского Заключительного Протокола 1901 г., подписанного Китаем и европейскими державами, в том числе и Россией. На основании означенного Протокола Китай согласился на пересмотр трактатов с целью облегчения торговых сношений. Образ [нынешних] действий китайцев показывает, что они не оставляют мысли о пересмотре в желательном для них смысле наших торговых соглашений (особенно договора 1881 г. – А.Х.), даже принимая косвенные меры для побуждения нас к такому пересмотру, возбудив, например, вопросы об обложении пошлинами китайских подданных, занимающихся ввозом русских товаров в Западный Китай, о запрещении продавать русским [купцам] сырьё и т.п. Нынешней весной китайское правительство опять возбудило вопрос о пересмотре торгового договора [1881 г.] в связи с своей просьбой об отмене беспошлинной торговли [россиян] в провинции Синьцзян и в Монголии»^[15].
 
«По мнению Министерства финансов, – отмечалось в инструкции, – русская торговля в Монголии и в Притяньшаньи не настолько упрочилась, чтобы для нас не имело значения введение [китайской стороной] таможенного обложения.
 
Посему нам следовало бы отклонить китайские домогательства относительно [налогового] обложения русской торговли. Для обоснования нашего отказа можно было бы указать, что существующий договор 1881 г., согласно статье 15-й, остаётся в силе до 1911 г. и что о пересмотре его можно возбудить вопрос не ранее 7 февраля того же года…
 
Договор 1881 г. был заключён, как известно, при особо благоприятных политических обстоятельствах, и ныне трудно рассчитывать [на то, что можно] выговорить для нашей торговли те же преимущества… Пересмотр договора мог бы быть обусловлен заявлением со стороны китайцев о готовности их не применять к данному случаю принципов, положенных в основу выше поименованных торговых трактатов, как ввиду особых вытекающих из близкого соседства отношений между Россией и Китаем, так и потому, что объектом русско-китайского соглашения служит почти исключительно сухопутная торговля»^[16].
 
Получив верительную грамоту и её перевод на китайский язык 25 июля 1908 г., И.Я. Коростовец отправился в Пекин, куда он, согласно архивным данным, прибыл 18 августа 1908 г. (по н.ст.). Об этом он 19 ноября сообщил телеграммой российскому послу в Токио Н.А. Малевскому^[17]. В китайской столице И.Я. Коростовцу предстояла огромная работа, далеко выходившая за рамки полученной им в Петербурге инструкции. Среди многочисленных актуальных проблем, открывшихся ему по приезде в Пекин, был и вопрос об уточнении пограничной линии по р. Аргунь и далее по сухопутью до станции Маньчжурия, начального пункта на КВЖД. Русско-китайские переговоры по данной проблеме велись на правительственном уровне в г. Цицикаре под наблюдением и при активном участии российского посланника И.Я. Коростовца, сделавшего всё возможное для их организации и успешного начала, о чём свидетельствуют приводимые ниже архивные материалы, в том числе найденные в Кяхте, в архиве бывшего кяхтинского пограничного комиссара А.Д. Хитрово в краеведческом музее им. В.А. Обручева.
 
Начальный период Синьхайской революции ознаменовался важным событием в истории формирования русско-китайской границы на Дальнем Востоке – подписанием в г. Цицикаре в декабре 1911 г. соглашений об уточнении пограничной линии по реке Аргунь и разграничении земель в районе станции Маньчжурия.
 
Предварительные переговоры по осмотру спорных участков границы велись с 1910 г., и уже тогда выявились разногласия по поводу пограничной линии между представителями обеих сторон из-за разных указаний на картах географических ориентиров – пограничных маяков. В связи с этим цинской стороной в соответствии с указанием принца-регента было предложено образовать совместную разграничительную комиссию для переговоров с учётом предварительных результатов осмотра отдельных участков, обозначенных в монгольском тексте приложения к договору 1727 г.
 
В качестве главного уполномоченного цинской стороны был назначен губернатор провинции Хэйлунцзян Чжоу Шимо с резиденцией в г. Цицикаре. Это видно из приводимой ниже секретной телеграммы российского посланника в Пекине И.Я. Коростовца от 17 февраля / 2 марта 1911 г. (№ 126):
 
«Китайское правительство уведомило, что распоряжением князя-регента хэйлунцзянский губернатор Чжоу Шимо назначен комиссаром [уполномоченным] по совместному определению спорного участка русско-китайской границы [на Аргуни]. Местом переговоров китайцы предлагают Цицикар. Ввиду полученного от Жданова донесения об окончании работ по осмотру границы считал бы желательным не откладывать выбора комиссара с нашей стороны в ранге генерала. Желательно также осведомиться, когда наш комиссар мог бы прибыть в Цицикар, против какового пункта [для переговоров] казалось бы нет возражений. Находил бы весьма полезным в интересах дела предварительный приезд комиссара в Пекин, дабы условиться о порядке ведения переговоров».^[18]
 
Пока шла ведомственная переписка российского министерства иностранных дел с другими учреждениями в центре и на местах в целях подбора руководителя российской части Комиссии по разграничению, цинские сановники в Пекине не раз осведомлялись относительно времени прибытия российского главного уполномоченного, при этом даже задали вопрос, не могут ли обе стороны приступить к переговорам в Цицикаре 30-го апреля. Обеспокоенный задержкой с приездом главы российской комиссии, И.Я. Коростовец 19 мая / 1 июня 1911 г. направил в Петербург следующую секретную телеграмму (№ 350):
 
«Ввиду неприбытия генерала Путилова к назначенному сроку, Вай-у-бу запрашивает, когда начнутся работы разграничительной комиссии. Считаю долгом донести, что такие задержки, по-видимому, без достаточных причин, лишь вызывают подозрения китайцев, особенно после прежних наших стараний ускорить дело»^[19].
 
Не получая ответа на посланную телеграмму, российский посланник 1/14 июня направил в МИД новую телеграмму (№ 378) с аналогичным запросом: «Ввиду словесных запросов китайцев, покорнейше прошу уведомить, когда наша разграничительная комиссия приедет в Цицикар»^[20].
 
В ожидании приезда генерала Путилова в Цицикар, И.Я. Коростовец внимательно ознакомился с материалами, полученными им от подполковника Н.П. Жданова, лично руководившего работами по предварительному осмотру пограничной местности. Об этом позволяет судить его секретная телеграмма из Пекина от 10/23 мая 1911 г. (№ 330):
 
«Те документы, которые были доставлены Ждановым [дипломатической] миссии высылаются почтой при особой описи консулу в Цицикаре [Афанасьеву] для передачи разграничительной комиссии»^[21].
 
Лишь после получения известия из Цицикара от консула С.В. Афанасьева о приезде туда Путилова 3 июня вечером, российский посланник смог успокоиться, сосредоточившись на вопросах, непосредственно касающихся переговоров в Цицикаре. Когда же вскоре по приезде главного российского уполномоченного в Цицикар цинской стороной был поднят вопрос о его полномочиях, И.Я. Коростовец 25 июня/8 июля 1911 г. направил из Пекина в Петербург следующую телеграмму:
 
«Запрос китайцев о полномочиях Путилова вызван тем обстоятельством, что официально заявлено консулам о командировании нашего комиссара генерал-губернатором. Так как это не соответствует официальному положению Чжоу Шимо, назначенного по докладу Вай-у-бу Высочайшим повелением, китайские министры просят по телеграфу официально сообщить в Цицикар или в Пекин, что Путилов командирован Имп. правительством с соизволения Государя Императора, [чтобы] переговоры на месте не задерживались»^[22].
 
Заседания Комиссии по разграничению земель, лежащих по Аргуни, начались 10 июня 1911 г. в Цицикаре. Согласно протоколу № 3 о её третьем заседании, сохранившемся в архиве Кяхтинского музея им. В.А. Обручева, оно открылось 18 июня в 3 часа дня в помещении Главного дипломатического бюро провинции Хэйлунцзян и в ее работе приняли участие с российской стороны генерал-майор Путилов, его помощники полковник Хитрово и подполковник Жданов, есаул Андриенко, российский консул С.В. Афанасьев, драгоман китайского языка Г.Н. Гомбоев, драгоман монгольского и маньчжурского языков Я.И. Мальцев. Китайскую часть комиссии представляли, помимо губернатора провинции Хэйлунцзян Чжоу Шимо и его помощника Сун Сяоляня, члены комиссии Лу Би, Ту Фэншу, У Вэньтай, чиновники Го Вэньчжэнь, Хуан Гуанъи и Ду Иньтянь, драгоманы Фу Мянь и Чжан Ци Чан.
 
Открывая заседание, Чжоу Шимо заявил: «На этот раз при совместных переговорах сановников России и Китая о границе имеются инструкции правительств о совместном обсуждении и установлении её на основании протоколов, составленных Комиссиями обоих государств при осмотре. По заявлению Председателя Китайской комиссии, некоторые места в прошлом году не были совместно осмотрены, некоторые места были осмотрены, но о том не составлено протоколов, некоторые [же] места были осмотрены и составлены о том протоколы, но не было точно определено [положение] углов отклонения и не была окончена нивелировка местности. Почему теперь необходимо выработать программу [общих] занятий».
 
Для того, чтобы не было ошибок при устном переводе, Путилов предложил не делать в устных выступлениях длинных заявлений для лучшего понимая смысла фраз, с чем Чжоу Шимо согласился, предложив сначала записывать коротко сказанное, а затем переводить. В ходе последующих переговоров Путилов подчеркнул, что данная Комиссия была назначена для определения границы по тем данным, которые были получены в прошлом году пограничными комиссиями обеих сторон. При этом он попросил Чжоу Шимо указать, что ещё не было совместно осмотрено членами Русской и Китайской комиссий. На это Чжоу Шимо заявил, что не был осмотрен пограничный знак № 60 по причине того, что расстояние на разменной карте Китайского Председателя не соответствовало положению этого знака на местности.
 
В связи с истечением регламента времени работы обе стороны по взаимному согласию договорились провести следующее заседание в среду, 22 июня (10 числа 6-го месяца по китайскому календарю), после чего Чжоу Шимо  закрыл заседание в 6 час. 30 мин.
 
Прояснению позиций обеих сторон отчасти помогает черновая записка драгомана китайского языка Георгия Николаевича Гомбоева (бурята-дворя- нина), в которой была представлена история формирования самой границы, подтверждаемая русскими картами позднейших официальных изданий и имеющейся по этому вопросу довольно обширной, но разбросанной по разным источникам литературой российских исследователей: Иакинфа [Н.Я. Бичурина] («Статистическое описание китайской империи»), Е.И. Сычевского, М.И. Венюкова и других. У Иакинфа, как сообщает автор записки, [к его книге] приложена ведомость всех наших караулов по всей границе с Монголией, с точным указанием расстояний между караулами и отстоянием их от соответствующих на границе маяков. Так, караул Цаган-улуевский показан в 76 верстах, а Соктуевский в 45 верстах, в расстояниях по циркулю точно как раз соответствующих показаниям нашей 40-верстной карты Главного штаба. Насколько точны подобные измерения, можно судить по тому, что есть расстояния даже длиною в 70 сажень (от станицы Зоргольской). Труды Иакинфа относятся к первой половине прошлого столетия и вполне очевидно, что он располагал отличнейшими, как китайскими литературными, так и русскими правительственными архивными сибирскими материалами, впоследствии уничтоженными пожаром (в Иркутске)…»
 
«В сентябре 1909 г. в бытность генерал-майора Кузьмина-Караваева в Кяхте, я, – указывал Г.Н. Гомбоев, – был приглашён присутствовать при личном ему докладе Генерального Штаба подполковника Жданова о своих исследованиях об интересующем участке границы. Сжато, последовательно, убедительно, без малейшей доли сомнения докладчиком была указана граница пролегающая через станцию Маньчжурия, разрезая её на две части: северную с русским посёлком и военными казармами, подлежащими отмежеванию нам, и южную, остающуюся китайцам. В числе неопровержимых доказательств [касающихся границы] было выставлено существование в натуре дороги, именуемой пограничной, на которой сдавались [охотниками] „следы“. На предложение генерала высказаться по этому вопросу я доложил о своём сочувствии к новым [существенным] приобретениям, но во избежание увлечения [этой идеей] и ошибки счёл нужным указать на то, что при существующем в Монголии порядке охраны государственной границы, во многих местах [этой] страны имеются тропы и дороги, отделяющие караульные земли от коренных, и что эти тропы также называются пограничными и на них действительно сдаются „следы“, вследствие сего необходимо выяснить это обстоятельство на месте с доскональной точностью, что [сделать] очень легко, так как бывших караульных монголов и их начальников (большинство из них живы) сыскать нетрудно. И всё это можно осуществить при помощи бурят. Если [сказанное выше] будет фактически подтверждено, так как у монголов имеются планы каждого караула, тогда безусловно русский посёлок с казармами отойдет России, тем более, что сами монголы – как собственники [земель] против этого ничего не будут иметь».
 
«В декабре того же года генерал-губернатором Селивановым было предложено мне, – сообщал Г.Н. Гомбоев, – для поддержки… Жданова отправиться в Пекин. На это я донёс о своей готовности при условии, если будет выяснено им приведённое выше обстоятельство, добавив, что в противном случае командировка моя излишняя, ибо об этой границе [предложенной Ждановым] я имею свое мнение. Командировка моя вследствие этого не состоялась.
 
Почти через два года после этого, именно в мае месяце сего года я был назначен министром внутренних дел членом в пограничную комиссию, не имея никакого представления о результатах разграничительных работ, производившихся в течение последних двух лет. Первое моё поверхностное знакомство с этими результатами последовало при остановке 29 мая на станции Маньчжурия при сопровождении мною Председателя Комиссии генерал-майора Путилова, выезжавшего в течение трёх дней со станции для обзора на месте некоторых пограничных знаков, определённых… Ждановым.
 
Из этого осмотра я убедился, что граница против той, которая доказывалась генерал-майору Кузьмину-Караваеву в 1909 г. определена совершенно другая и уже не через станцию Маньчжурию, а южнее её.
 
Нами были осмотрены четыре пункта местоположения русских маяков:
 
1) Табун-тологой (вместо считавшейся Мациевской сопки). Без особо сильного воображения, с некоторою натяжкой этот маяк может подходить под договорный. Слабой его стороной является неопределённая выраженность долженствующих быть здесь пяти (глав) вершин, [т.к.] можно считать и четыре и шесть.
 
2) Маяк Сокту – определён в пределах полосы отчуждения станции Маньчжурии.
 
Доказательством приведён кирпичный прямоугольный в основании столб, выкрашенный известью с кирпичным наверху карнизиком, раскрашенным в чёрный и красный цвет. Столбик этот до нашего осмотра был кем-то разрушен до основания; кирпичи растасканы, остался один новый с выштампованной литерой „И.М.“… и осколок карнизика, взятый мною для музея. Генерального штаба подполковник Жданов утверждает, что именно этот знак по его происхождению относится к 1727 г. Некоторые же склонны приписать ему более позднее появление. Так ротмистр, Терлецкий-Климович, живший на станции с своею ротой около пяти лет, охотник, знающий все окрестности, относит постройку этого столбика к лету 1906 г., когда производилась нашими топографами инструментальная съёмка, поставившими приблизительно на этом месте тригонометрический пункт [знак]…
 
3) Маяк Эрдена очень похож на древний расплывшийся конус, сохранивший следы своего [внешнего] очертания, но слишком низкое расположение его к прилегающей тут же обширной низменности не вполне соответствует договорному расположению на высоком месте.
 
4) Стрелочный маяк Абагай [туй].
 
При следовании к нему… подполковник Жданов утверждал, что маяк сохранился великолепно, при этом высказывал опасение, не разрушили ли его китайцы. Показанная затем сопка Абагайтуй представляет отдельную каменную горку на самом берегу Мутной протоки. Горка имеет в окружности несколько десятков саженей и высотою сажени две-три, не больше. Вершина её – плоская, гладкая, без всяких признаков существования на ней обона или маяка. Убедившись в этом объяснениями… Жданова о том, что огромный маяк был злонамеренно разобран китайцами и камни его увезены, поскольку таковых – при тщательном [нашем] осмотре окружающей местности и неглубокого ручья с прозрачной водой – не было обнаружено. Затем была осмотрена того же названия сопка Абагайтуй, показываемая китайцами [их маяком]. Сопка эта оказалась огромною, увенчанною колоссальным обоном с водружённым в него крестом. По расспросам генерала Путилова стариков-казаков Абагатуевской станицы об этой сопке все они в один голос отвечали, что крест на горе поставлен около 50 лет тому назад есаулом, уроженцем их станицы, по фамилии, кажется, Кулешовым… Сопка ныне называется Крестовою горою. Те же старики-станичники на прямо поставленный генералом вопрос, чьи земли на юг от этой сопки – русские или китайские, все отвечали несколько уклончиво, докладывая, что этими землями всегда беспрепятственно пользовались станичники, но в последние годы монголы стали запрещать… На мой вопрос казаку, показавшему эту гору, нет ли ещё южнее, хотя бы за Далай-норскими копями другой, подходящей под договорную (Абагайтуй), казак ответил, что они искали всюду и места знают хорошо, но более подходящей, как показанная, нет…
 
Прочие маяки за отдалённостью их и спешности выезда в Цицикар осмотрены [лично] не были».
 
Для понимания существа переговоров, происходивших в Цицикаре, интересным представляется выступление помощника главного уполномоченного с цинской стороны Сун Сяоляня на заседании смешанной комиссии 28 августа 1911 г., данная в записи Г.Н. Гомбоева, занимавшегося ведением протокола. Вот что сказано в его докладной:
 
«Все доказательства в пользу показанной им границы он строит на договоре 1727 г. и разменном письме, представляя [противной стороне] русские карты-издания Главного Штаба (40-вёрстную) и М. Венюкова, но самая граница проведена им на своей разменной карте не соответственно приведённым доказательствам. В своих рассуждениях о маяке „Абагайтуй“ (одной из самых, по моему мнению, верных) он страшно путает, отвергая при этом среднее русло [реки]. В общем же он в своих положениях и показаниях случайно близок к правильному определению границы, отступив от неё (в нашу пользу) по незнанию и невозможности добиться от туземных монголов точных сведений вследствие той [скрытой] ненависти, которую они питают к китайцам вообще и, в частности, к Суну, как правителю, впервые назначенному [на высокую должность] из китайцев (прежде были только из маньчжур) и притом… уполномоченному на введение новых реформ, умаляющих исконные права знаменных монголов… При других обстоятельствах, конечно, граница была бы показана ими точно. Положение… монголов в спорном вопросе можно формулировать их безмолвным нейтралитетом… не вызывая тем самым преследований со стороны китайской администрации, так и не возбуждая нареканий во враждебности со стороны русских. Также немало способствовало путанице в определении границы отсутствие правильного перевода на китайский язык Буринского договора и разменного письма 1727 г., заключённых на монгольском и русском языках»^[23].
 
Из-за противоречий, возникших между обеими сторонами в трактовке представленных документов, переговоры зашли в тупик, и И.Я. Коростовец 24 августа / 6 сентября 1911 г. предложил руководству МИД свой вариант выхода из затруднительного положения путём возможного компромисса в случае возобновления переговоров. Это видно из цитируемой ниже его секретной телеграммы (№ 529):
 
«Согласно донесениям генерала Путилова, переговоры разграничительной комиссии остановились на мёртвой точке, и затруднения могут быть разрешены путём компромисса, с которым, вероятно, выступят китайцы, предложив разделить спорную территорию примерно пополам. Принимая во внимание, что во время переговоров исходная точка границы была перенесена от горы Тарбаган-даху на 8 вёрст южнее к озеру того же названия, считаю, согласно с мнением генерала Путилова, что компромисс обеспечит наши интересы. В качестве минимума наших требований признаю, однако, необходимым оставить в наших пределах часть русского посёлка – с казармами и частными русскими зданиями, станцию же и остальную часть, считающуюся открытым портом, придётся, вероятно, оставить Китаю, чтобы не вызывать [возможных] международных осложнений. Ввиду успешности дела и желательности избегнуть прекращения переговоров в Цицикаре прошу окончательное решение сообщить по возможности в скорейшем времени непосредственно генералу Путилову через консульство в Цицикаре»^[24].
 
Предлагая телеграммой генералу Путилову сделать цинской стороне предложение, изложенное им в телеграмме от 15 сентября (№ 577), российский дипломат советовал «вести переговоры настоятельно и энергично», что не могло не сказаться на их результатах.
 
С возобновлением переговоров на 13-м заседании смешанной разграничительной комиссии 27 сентября (10 октября по н.с.) был одобрен проект соглашения о разделе 87 островов по Аргуни от её устья до станции Аргунская, благодаря которому России отходило 56 островов, а цинскому Китаю 31^[25].
 
По поводу окончательного завершения переговоров по разграничению земель на р. Аргунь Путилов в рапорте от 29 ноября 1911 г. сообщал следующее:
 
«Из всех 280 на Аргуни островов за Россией числится 160, а за Китаем – 120. Почти все крупные острова остались во владении Российской империи. Экономическое значение больших островов, перешедших теперь окончательно в пользование Приаргунского русского населения, без сомнения будет огромно, принимая во внимание, что главный источник для существования аргунских казаков составляет скотоводство и только лишь отчасти земледелие»^[26].
 
Менее успешными оказались русско-китайские переговоры в Цицикаре по вопросу определения сухопутной границы и, в частности, в районе станции Маньчжурия, первой на КВЖД, открывающей путь по территории Маньчжурии. Об этом этапе пограничных переговоров позволяет судить приводимая ниже секретная телеграмма Коростовца из Пекина от 19 октября / 31 ноября 1911 г. (№ 688):
 
«На последнем приёме в Вай-у-бу я осведомился у китайских министров, известно ли им, что разграничительная комиссия в Цицикаре закончила работу в отношении реки Аргунь и встречает затруднение только в установлении пограничной линии на сухопутном участке. При этом я просил ускорить тянущиеся уже второй год переговоры по этому вопросу. Китайцы ответили, что получили такое же донесение от своего комиссара и что они не могут принять нашу точку зрения, поскольку дело касается как станции, так и посёлка Маньчжурия, считая, что оба находятся на китайской территории. Лу [Лу Чжэнсяну] поручено разъяснить это обстоятельство Имп. правительству в Петербурге, указав, что ввиду крайних внутренних затруднений, испытываемых ныне Китаем, последний вынужден отложить переговоры о спорном участке до восстановления нормального положения в стране, не располагая в настоящую минуту полной свободой действий. Впрочем, [китайские] министры прибавили, если бы Россия отказалась от станции и поселка Маньчжурия, то разграничение могло бы закончиться и теперь. Ввиду ссылки китайцев на то, что они ждут ответа от Лу [Чжэнсяна], я ограничился просьбой подтвердить письменно сделанное мне заявление. Считаю долгом присовокупить, что, коснувшись затем некоторых текущих дел, которые давно требовали разрешения, я опять услышал от китайцев лишь ссылки на внутренние [из-за революции] неурядицы, мешающие спокойному рассмотрению дел»^[27].
 
О том, как происходили переговоры с китайской стороной при обсуждении вопроса о сухопутной границе в районе ст. Маньчжурия, видно из телеграммы генерал-майора Путилова, приводимой в секретной телеграмме российского посланника от 29 октября / 11 ноября 1911 г. (№ 741):
 
«Китайцы официально на заседании категорически заявили:
 
1) станцию Маньчжурия с полосой отчуждения [КВЖД] отдать не могут, 2) об остальной сухопутной границе изъявили желание продолжать переговоры путём взаимных уступок.
 
Из указанных сторон линий [границы предлагаю] выбрать среднюю линию и заключить на ней окончательное соглашение. Оставшаяся для раздела полоса весьма незначительна. Срочно испрашиваю указаний ввиду возможности изменения политической обстановки. До получения просимых указаний стороны согласились „переговоры временно приостановить“. Покорнейше прошу телеграфировать, какое дальнейшее направление желает дать [этому делу] Имп. правительство»^[28].
 
О конечных результатах русско-китайских переговоров в Цицикаре в Петербурге узнали из сообщения Путилова, приведённого в телеграмме от 26 ноября / 9 декабря 1911 г., направленной в Петербург М.С. Щёкиным, преемником И.Я. Коростовца, оставившего Пекин по болезни^[29].
 
В этой телеграмме (№ 854) говорилось: «Протоколы соглашения о всей границе от Тарбаган-даху и далее по реке Аргуни до её устьев подписали и печатями скрепили. Долины Куладжи и Шарасуна остались в пределах России. Посёлок и станция Маньчжурия с полосой отчуждения [КВЖД] с прибегающей к ней местностью остались в пределах Китая. Кроме массы мелких, все крупнейшие острова Аргуни отошли к России»^[30].
 
28 ноября / 11 декабря 1911 г. Поверенный в делах М.С. Щёкин^[31] отправил в Петербург следующую телеграмму:
 
«Состоявшееся в Цицикаре соглашение предусматривает постановку теперь же временных погран[ичных] знаков, которые весной будущего года заменяются постоянными. Последняя работа должна быть произведена на основании соглашения и разменных карт. Прошу телеграфировать, где надлежит хранить до указанного срока подлинные документы [по демаркации границы]»^[32].
 
Об утверждении подписанных обеими сторонами документов касательно уточнения русско-китайской границы свидетельствуют приводимые ниже две телеграммы М.С. Щёкина. В первой из них сообщалось: «Вай-у-бу прислало мне памятную записку с извещением о состоявшемся в Цицикаре соглашении. Так как в тексте подписанных документов не предусмотрена их регистрация в Пекине, я бы мог указать на таковое обстоятельство в своём ответе Вай-у-бу, оговорив при этом, что Имп. Правительство считает вопрос окончательно решённым на месте, и, спросив, разделяет ли Китайское правительство эту точку зрения. Если бы ответ, паче чаяния, оказался отрицательным, оставалось бы, ради осторожности, настоять на регистрации подлинных протоколов соглашения и карт [нашей дип]миссией и Вай-у-бу»^[33].
 
В другой секретной телеграмме Щёкина (из Пекина от 7/20 декабря 1911 (№ 895) говорилось:
 
«Получил № 2038.
 
Обмен нот от Вай-у-бу о признании окончательным соглашения, подписанного в Цицикаре, состоялся. Копии высылаются. Предупреждаю Путилова и даю ему указания о временном хранении документов в Чите или Иркутске»^[34].
 
Цицикарским протоколом 1911 г. была поставлена последняя точка в длительной истории размежевания земель между Россией и цинским Китаем, начало которой было положено Нерчинским договором 1689 г., навязанным русскому государству военной силой. Следуя традиционной политике добрососедства и невмешательства во внутренние дела Китая, российская дипломатия при заключении нового договора пошла на некоторые территориальные уступки, приняв во внимание затруднительное положение цинского двора, в котором он оказался в связи с начавшейся Синьхайской революцией.
 
Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLII научная конференция: Часть. 2 / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Учреждение Российской академии наук Институт востоковедения (ИВ РАН), 2012. - 385 стр. - Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 6. С. 259-275.

 

---

1. ↑ См.: Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. ДЛСиХД, формулярные списки, оп. 464, д. 179^а, л. 1–5.
2. ↑ К 15-ти публикациям И.Я. Коростовца, указанным в работе П.Е. Скачкова «Библиография Китая», изданной в 1960 г., следует добавить его две газетные статьи с указанием автора (И. Коростовец): Китайская газета в Маньчжурии // «Новый край», № 7 (17 января 1901 г.), с. 2; Описание Кореи. Изд. Министерства финансов // там же, № 36 (25 марта 1901 г.), с. 5.
3. ↑ Подробнее о Дмитрии Дмитриевиче Покотилове, дипломате-китаеведе, см.: А.Н. Хохлов. Российский дипломат и китаист Д.Д. Покотилов – жизнь и судьба // В потоке научного творчества. К 80-летию акад. В.С. Мясникова. М.: Наука, 2011, с. 314–344.
4. ↑ АВПРИ, ф. Китайский стол, оп. 491, 1899–1911, д. 1876, л. 7.
5. ↑ Там же, л. 9.
6. ↑ См.: Там же, л. 10 (газетная вырезка).
7. ↑ Там же, л. 12 (газетная вырезка).
8. ↑ Там же, л. 21.
9. ↑ Там же, л. 27, 35.
10. ↑ Там же, л. 22–23.
11. ↑ Там же, л. 24.
12. ↑ Там же, л. 25.
13. ↑ Там же, л. 25–26.
14. ↑ Там же, л. 26.
15. ↑ Там же, л. 35.
16. ↑ АВПРИ, ф. Китайский стол, оп. 491, 1899–1911, д. 1878, л. 36–37.
17. ↑ См.: АВПРИ, ф. Японский стол, оп. 493, д. 579, л. 237; ф. 327, оп. 579, 1907, д. 20, л. 18.
18. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 107, л. 173.
19. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 107, л. 457.
    О назначении генерал-майора Путилова, атамана 3-го временного отдела Забайкальского казачьего войска российским комиссаром Русско-китайской разграничительной комиссии в г. Цицикаре для определения демаркационной линии между устьем р. Аргуни и горою Тарбаган-даху владивостокская газета «Далёкая окраина» сообщила лишь 3/15 декабря 1912 гг. (№ 1361), с. 3–4.
20. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 107, л. 7, 378.
21. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 107, л. 424.
22. ↑ Там же, л. 544.
23. ↑ Текст цитируемой записки Г.Н. Гомбоева даётся без указания листов, отсутствующих в тексте.
24. ↑ АВПРИ, оп. 470, 1911, д. 107, л. 642.
25. ↑ См. также: Мясников В.С. Договорными статьями утвердили. Дипломатическая история русско-китайской границы ХVII–ХХ вв. Хабаровск, 1997, с. 368, 375.
26. ↑ АВПРИ, ф. Миссия в Пекине, оп. 761, д. 805, л. 167.
27. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 107, л. 683.
28. ↑ Там же, л. 704.
29. ↑ О причине внезапного отъезда И.Я. Коростовца из Пекина в условиях начавшейся в Китае Синьхайской революции позволяют судить две его телеграммы, из которых одна содержит просьбу о срочном отпуске по болезни в Россию, а другая – ответ МИД России на данную просьбу. В личной телеграмме Коростовца из Пекина от 10/23 ноября 1911 г. говорилось: «Врачами констатирован у меня аппендицит… Для лечения и совета со специалистами в Петербурге прошу о разрешении мне шестинедельного отпуска в ближайшем будущем. Первый секретарь [М.С. Щекин], уже исполнявший обязанности Поверенного в Делах, мог бы заменить меня на это время». Во второй телеграмме, отправленной из Петербурга 27 декабря 1911 г. в 11 час. 25 мин. утра шифром сообщалось: «Благоволите уведомить китайское правительство, что вследствие оставления Коростовцом по болезни своего поста, Государю Императору [Николаю II] благоугодно было избрать в звании камергера д.с.с. Василия [Николаевича] Крупенского для назначения Чрезвычайным посланником и полномочным министром в Пекине». См.: АВПРИ, ф. Китайский стол, оп. 491, 1899–1911, д. 1878, л. 57, 59.
30. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 108, л. 556. Текст Цицикарского протокола, подписанного 9 декабря 1911 г., см.: Русско-китайские договорные акты (1689–1916). Под общей редакцией В.С. Мясникова. Сост. В.С. Мясников, И.С. Морозова. М.: Памятники истор. мысли, 2004, с. 383–385.
31. ↑ Михаил Сергеевич Щёкин – российский дипломат, успешно сдавший 10 августа 1894 г. экзамены, установленные для лиц, посвятивших себя дипломатической службе (См.: АВПРИ, ф. ДЛСиХД, оп. 713, б/г., д. 285, папка 2). Его деятельность на поприще дипломатии началась с должности обычного делопроизводителя, что видно из документа 1^го Департамента МИД (за подписью Н. Гарвига) от 4 июля 1900 г., направленного в российскую миссию в Токио (См.: АВПРИ, ф. Посольство в Токио, оп. 529, 1900, д. 569, л. 11). Согласно циркуляра № 11 по ведомству МИД от 17 апреля 1905 г., он окончил факультет восточных языков С.-Петербургского университета, а также учебное отделение МИД по подготовке специалистов со знанием восточных языков. В чине надворного советника его служба в 1-ом Департаменте МИД проходила в должности делопроизводителя VI класса (См.: АВПРИ, ф. ДЛСиХД, оп. 336/2, 1905, д. 404, л. 12). При вице-директоре 1-го Департамента И.Я. Коростовце он служил в той же должности, занимаясь делами, касающимися взаимоотношений России с цинским Китаем. Об этом свидетельствует просьба И.Я. Коростовца (за подписью М. Щёкина) от 25 октября 1906 г. в Департамент личного состава и хозяйственных дел (ДЛСиХД) относительно снабжения генерального консула в Харбине просимыми им справочными материалами, печатями и книгами (См.: АВПРИ, ф. ДЛСиХД, оп. 336/2, 1906, д. 452, л. 57).
    При назначении М.С. Щёкина в Пекин советником Российской дипломатической миссии и перед отъездом в китайскую столицу, он, как видно из письма Вакселя (из С.-Петербурга от 2/15 декабря 1909 г. – на французском яз.), подарил Музею изящных искусств в Москве ценную коллекцию живописных полотен, собранных им в период дипломатической работы в Европе (См.: АВПРИ, ф. Посольство в Риме, оп. 525, 1909, д. 2274, л. 289–290). В связи с отъездом посланника в Пекине И.Я. Коростовца в отпуск в мае 1910 г. М.С. Щекин управлял делами Российской дипломатической миссии в китайской столице, совершив в апреле этого года ознакомительную поездку из Пекина на юг Китая. Об этом путешествии 1-го секретаря российской дипмиссии рассказал сотрудник этой миссии И.П. Курдяев в цитируемом ниже письме к В.М. Алексееву от 7 апреля 1910 г.: «В настоящее время 1^й секретарь Щёкин уехал путешествовать на юг – через Ханькоу, Шанхай в Гонконг, Кантон [Гуанчжоу] и на Формозу» (См.: СПб. филиал Архива Российской академии наук, ф. 820, оп. 3, ед. хр. 461, л. 2).
    20 декабря 1911 / 2 января 1912 г. газета «Речь» сообщила о назначении М.С. Щёкина временно исполняющим обязанности посланника в Пекине. За добросовестное исполнение обязанностей Поверенного в Делах в течение четырёх месяцев министр иностранных дел С.Д. Сазонов 12 мая 1912 г. ходатайствовал о его награждении перед Николаем II, который, находясь в Крыму (в Ливадии), 15 мая изъявил на это своё согласие.
    16 марта 1913 г. Департамент личного состава и хозяйственных дел МИД возбудил ходатайство о пожаловании М.С. Щёкину, старшему советнику в Токио, звания камергера при Высочайшем дворе. 7 марта 1916 г. М.С. Щёкин телеграммой сообщил в С.-Петербург о своём вступлении в управление Посольством России в Токио (См.: АВПРИ, ф. Японский стол, оп. 493, д. 1077, л. 16).
    23 октября 1917 г. находившегося в Петербурге М.С. Щёкина назначили посланником в Персии, откуда он, не доезжая Тегерана, отправился через Багдад и Индию в Японию, где поначалу становится управляющим российского Посольства, во главе которого стоял В.Н. Крупенский. (Подробнее об этом см.: АВПРИ, ф. Миссия в Персии, оп. 528, 1917–1918, д. 91). Здесь, в Токио, закончился жизненный путь опытного русского дипломата и замечательного человека.
32. ↑ АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1911, д. 108, л. 578.
33. ↑ Там же, л. 595.
34. ↑ Там же, л. 644.