|
Тематический раздел
|
 Механические часы в цинском Китае(XVII – н. XX в.)
Механические часы (чжунбяо), производство которых возникло и достигло высокого уровня развития в странах Западной Европы, попали в Китай еще в конце правления династии Мин (1368-1644), как об этом свидетельствуют известные исторические факты. Пара механических часов фигурирует среди подарков (1601) одного из первых европейских миссионеров - Маттео Риччи (китайское имя - Ли Мадоу, 1552-1610) минскому императору Вань-ли (1573-1620) /21, с. 83/. Большие часы, приводимые в действие гирями[1], и маленькие (возможно, пружинные[2]) золотые часы, наряду с другими диковинными вещами (предметами культа, европейскими книгами, драгоценными западными тканями, песочными часами и клавикордами) были включены в состав даров для того, чтобы заинтересовать китайского императора своей новизной. Миссионеры имели возможность убедиться, что эти механические приспособления вызывают любопытство жителей Срединной империи. Во время проповедей христианства европейские учителя демонстрировали часы своим слушателям. Большой механический хронометр был поднесен миссионерами в подарок лояльному к ним правителю города Чжаоцин (размещенного к западу от Кантона) в ответ на просьбу этого чиновника. Вскоре, однако, дар возвратился в миссию, поскольку никто кроме самих европецев, как оказалось, не мог отрегулировать часовой механизм /5, с. 83, 99-101/. С аналогичной проблемой столкнулся императорский двор. Механические часы произвели на Вань-ли столь сильное впечатление, что он приказал поместить меньшие из двух в своих личных апартаментах, поручив заботу о них придворным евнухам, сведущим в математике. При помощи М. Риччи вышедшие было из строя дворцовые часы, поднесенные миссионером, вернулись в рабочее состояние. Вместе с математиками императора М. Риччи трудился втечение нескольких дней, чтобы разобрать и снова собрать часы, восстановив их целостность, дать китайские наименования каждой детали, а также объяснить принцип действия механизма, требующий заводить часы через определенные промежутки времени. Тем не менее, сложности в обращении со столь диковинным устройством и позднее вызывали вполне понятные опасения придворных, поэтому миссионерам предстояло долгие годы курировать эту работу в Пекине. В конце периода Мин при дворе применялись и солнечные часы (жигуйи), известные в Китае, вероятно, с доханьского времени и являющиеся в истории предтечей механического хронометра. Ими пользовались европейские миссионеры-астрономы, состоявшие на службе императоров Китая. Так, опубликованы солнечные часы с календарем, компасом и обозначением фаз луны в прямоугольном корпусе из гравированной слоновой кости, стальная рабочая часть которых была создана в начале XVII века в Нюрнберге. Имеющаяся на корпусе иероглифическая надпись свидетельствует о том, что эти солнечные часы собраны (1638) для Адама Шалля фон Белл (гравер называет китайское имя астронома – Тан Жован) /22, с. 272, ил. 261/. Другим предшественником механических были водяные часы-клепсидра (хулоу), служившие в Китае для измерения времени приблизительно с V в. /17, с. 18/. Водяными часами продолжали пользоваться и в период Цин. Так, в годы Цянь-лун клепсидрой измерялось время в загородном императорском дворце Юаньминъюань/22, с. 126/. В правление маньчжурской династии водяные часы находились в одном из главных зданий пекинского дворца - Цзяотайдянь (“Павильоне всеобщего процветания”). Рядом с клепсидрой в том же здании размещались и напольные механические часы с боем, выполненные (1789) умельцами пекинских придворных мастерских. Оба вида хронометров заключены в массивные корпуса из резного дерева, покрытого красным лаком и позолотой /16, ил. 57, 58/. Механические часы с момента их появления в Европе считались дорогим и престижным подарком и поэтому часто входили в состав посольских даров, наряду с другими ценными предметами - посудой из драгоценных металлов и эмали, табакерками, зеркалами, математическими и астрономическими инструментами. Ввиду интереса, проявленного к западным механическим часам в Китае, этот вид изделий обычно фигурировал среди даров европейских и русских посольств императорам маньчжурской династии. Так, по свидетельству миссионера-иезуита Франсуа Жербийона (1654-1707), представлявшего императора Кан-си на переговорах в Нерчинске (1689), глава русского посольства Ф. А. Головин передал в дар богдыхану “стенные часы с боем, три пары карманных часов, два позолоченных сосуда, подзорную трубу около четырех футов, зеркало вышиною в фут с небольшим и кое-какие меха”/10, с. 761/. Во время посольства (1692-1695) в Китай Избранта Идеса императору были поднесены “двое золотых, художественно оформленных часов”/7, с. 39, 349-350/. Имевшие более трех метров в высоту “стеклянные часы, которые играли двенадцать менуетов, каждый час – другой”, и “пару золотых карманных часов, усыпанных бриллиантами, одни с портретом их императорского величества”(Петра I – М. Н.) на циферблате привезло (1719-1722) в дар Кан-си посольство Л. В. Измайлова /11, с. 525-526, 556, 569-570/. Напольные дворцовые часы, отправленные (1793) с миссией лорда Маккартни в наборе даров короля Англии императору Цянь-луну, были запечатлены на рисунке Вильяма Александера, художника из свиты английского посла /22, с. 121, ил. 112/. Уже с начала маньчжурского правления в Китае благодаря этому были известны различные виды европейских часов – от небольших и весьма дорогих ювелирных изделий, служивших в то же время личными украшениями, до монументальных механических хронометров утилитарного назначения, ставших неотъемлемой частью аристократического интерьера. Оформлением интерьерных часов в конце XVII и XVIII вв., в эпоху бурного дворцового строительства на Западе, занимались мастера – мебельщики, которые согласовывали декорацию этих измерительных приборов с внутренним убранством жилища. Втечение XVIII в. та же практика существовала и в пекинских придворных мастерских. В создании небольших настольных часов или миниатюрных нагрудных и карманных хронометров с момента их появления в Европе принимали участие как механики, так и ювелиры разных специальностей, которые, соперничая в мастерстве и богатстве материалов и идей, отделывали корпуса часов в сложных техниках, применяя золото, серебро, драгоценные камни и эмали. Вместе с тем, изменение дизайна бытовых хронометров было связано не только с требованиями того или иного стиля, вкусами заказчиков или фантазией исполнителей, но и со стремлением мастеров к совершенствованию часового механизма[3]. Часы, подвешенные к поясу у правого бока на брелоке-шатлене стали в цинском Китае официальным украшением мужского костюма, возможно поэтому они считались особенно дорогим и престижным подарком при пекинском дворе. Такие часы должны были входить в комплект “прибора золотых привесок к поясу” - свадебных даров, положенных по закону отцу невесты императорского сына /1, с. 276, 173/. По случаю свадьбы или появления на свет чада в императорской семье в составе подарков евнуху старшего ранга могли фигурировать золотые часы /8, с. 304/. Подобными вещицами высокопоставленные придворные порой одаривали даже иностранных послов. В мемуарах Д. Белла сообщается о том, что некий знатный придворный евнух, снискавший благосклонность императора Кан-си “по причине знания своего в мафиматических и миханических науках, подарил господина Измайлова золотыми финифтяными (эмалевыми – М.Н.) часами и самострелом, который сам он сделал”/11, с. 526/. Часы (если речь идет о поясном хронометре), в отличие от самострела, были, очевидно, европейского производства, поскольку в настоящее время нет данных об изготовлении миниатюрных карманных механизмов в самом цинском Китае. Свидетельством популярности часов в маньчжурский период является превращение их в самостоятельный художественный мотив китайского искусства этого времени. В собрании ГМВ представлена фарфоровая табакерка с росписью эмалевыми красками в гамме розового семейства (инв. № 7248. I). По форме и характеру декора табакерка имитирует золотые с эмалями карманные часы конца XVIII в., в которых на белом поле циферблата римскими цифрами обозначены часовые деления. По традиции именно так вплоть до начала XX в. помечались часовые деления на подавляющем большинстве европейских часов, тогда как минуты, начиная с XVIII в., на западных часах стали обозначать арабскими цифрами. Секундная стрелка часов-табакерки имеет отдельный циферблат, что может указывать на английское или французское происхождение оригинала. Как в предметном, так и в художественном отношении данная вещь прекрасно иллюстрирует эпоху расцвета в Китае “европейщины” – одного из направлений стиля шинуазри. Миниатюрные контейнеры для нюхательного табака и изделия, украшенные росписью эмалевыми красками, как и часы, были заимствованы в маньчжурское время с Запада. В период Кан-си их производство при участии европейцев было налажено в дворцовых мастерских, которые император с гордостью демонстрировал в ряду культурных достижений династии западным послам - Л. В. Измайлову (1685-1738) и прибывшему в Пекин в то же время папскому легату кардиналу Карло Амброзио Меццабарба (1685-1741) /11, с. 571-572; 19, с. 8/. По также заимствованной с Запада традиции подобные предметы в Китае XVIII в. входили в состав дипломатических даров. Отношение к дипломатическим дарам в Поднебесной имело однако свою специфику. В силу исторических и культурных обстоятельств, представители цинской династии желали воспринимать любые предметы, поступавшие в Китай из европейских стран в период оживления связей с Западом и торговли через представительства Ост-Индских компаний, как символическую дань-гун Европы китайскому императору (примечательно, что ответные дары именовались “жалованьем” и в их состав обычно входило форменное платье с набором ранговых украшений). В этой связи закономерно широкое распространение в прикладном искусстве маньчжурского периода сюжетных композиций с изображением иноземных послов, несущих дань богдыхану. В собрании Государственного музея Востока представлен горизонтальный свиток начала XVIII в., выполненный в технике ткачества (инв. № 714.I, 258 х 34 см, рис. 1). На свитке показана длинная процессия причудливо одетых послов от разных народов с дарами императору. Среди данников, вероятно, есть и европейцы, что можно только предполагать, поскольку костюмы персонажий имеют самый фантастический, и при этом явно “некитайский” вид. В составе процессии шествуют два белых слона, один из них, как это и было принято в искусстве XVIII в., несет вазу с сокровищами[4]. Занимающая место вазы на спине второго слона фигура “варвара” наводит на определенные размышления. По-видимому, она должна была символизировать собой некий обобщенный образ “людей Запада”, принесших императору, в наборе “лучших сокровищ своих земель”, также и доступные им знания и навыки. Материальным воплощением таких знаний стали, в частности, находящиеся в руках другого “варвара” из той же процессии механические часы в прямоугольном корпусе с колонками по углам и высокой четырехскатной крышей. Часы аналогичного вида были впоследствии включены в набор цинской ритуальной утвари. В определенном смысле и саму европейскую науку можно считать “данью” Западного мира маньчжурским правителям Китая, поспешившим зачислить это новое приобретение в архив достижений своей династии. О правомерности такого утверждения свидетельствует анализ аналогичных композиций на вещах из других собраний. Сходный сюжет, посвященный голландскому посольству, направляющемуся в Пекин, представлен на лаковой ширме периода Кан-си из Национального музея в Копенгагене /22, с. 248, ил. 99, 108/. Посещение Цянь-луна дипломатической миссией лорда Маккартни, доставившей императору среди различных даров часы и другие астрономические приспособления, отражено в серии китайских шелковых ковров конца XVIII в., находящихся в настоящее время в Национальном морском музее Гринвича /22, ил. 169/. В композиции одного из ковров показаны европейцы, несущие небесный глобус и армиллярную сферу. Образцами астрономических приборов китайским художникам послужили, по-видимому, предметы, изготовленные (1673-1674) для пекинской обсерватории Фердинандом Фербистом и зафиксированные в законах периода Цянь-лун /15, т. 3/. Поэтому изображения на ковре заметно отличаются по виду от реальных подарков Георга Английского, показанных на рисунке Вильяма Александера /22, ил. 112/. О том, как следует трактовать композиции, свидетельствует сопроводительный стих. Он мог быть написан и самим императором, во всяком случае, речь в нем ведется от первого лица государства: “Сначала Португалия платит дань, теперь приносит дары Англия, дела и добродетели наших предков находят отклик за каждым морем; такими же скромными должны быть помыслы, наше сердце приветствует пожертвования. Редкие предметы ценим мы в действительности не так высоко, как хвалы, воспринимаемые нашим слухом. В обратную дорогу, которая имеет большую протяженность, мы хотим их (послов – М.Н.) стократно наградить, чтобы мудрые цари могли сохранить свои сокровища”/22, с.121/. В этом контексте поступавшие в Китай европейские часы перестают восприниматься лишь как забавные артефакты западной цивилизации, но приобретают статус дани (гун), которая может быть по традиции адресована императорским предкам и, таким образом, включена в китайский ритуал. Другой причиной этого превращения западных механических часов в китайской культуре маньчжурского времени может служить их связь с астрономической наукой и календарем, традиционными “инструментами” управления Поднебесной, что объясняет внимание к астрономии и новым открытиям в этой области, сделанным на Западе, со стороны маньчжурских императоров, начиная с Кан-си. В связи с изложенным становится понятно, почему механические часы в законах цинского времени представлены в едином комплексе с другими астрономическими инструментами (астролябией, квадрантом, армиллярной сферой и т. п.). В опубликованном в годы Цянь-лун сборнике “Хуанчао лици туши (Образцы предметов ритуальной утвари царствующей династии)” можно видеть большие напольные куранты (цзыминчжун) в форме павильона и маленькие - поясные на шатлене часы (шичэньбяо) /15, т. 3, с. 68-70/. Установленные законами царствующей династии куранты (рис. 2) действуют благодаря системе из трех стальных зубчатых колес, вращение которых синхронизировано с движениями стрелок и ударами колокола. Куранты заключены в деревянный прямоугольный корпус с колоннами по углам, покрытый красным лаком и узором из золотых цветов (цзиньхуавэнь), они снабжены круглым циферблатом со стеклянным колпаком спереди в верхней части корпуса. На циферблате, который должен быть разделен на двенадцать частей, короткая стрелка (дуаньчжэн) указывает часы, дважды в сутки совершая полный оборот, длинная стрелка (чанчжэн) отсчитывает минуты. Куранты озвучивают каждую четверть часа и каждый час, отбивая соответствующее количество ударов. Размеры всех деталей курантов определены также строго, как их оформление. Так, корпус имеет один чжан, шесть чи и шесть цунь (около 353 см) в высоту, четыре чи и семь цунь (около 153 см) в ширину, пять чи, семь цунь и пять фэнь (около 188 см) в глубину, диаметр циферблата составляют два чи, один цунь и пять фэнь (около 71 см) /15, т. 3, с. 68-69/. Примечательно, что куранты изображены китайским художником с двадцатью четырьмя часовыми делениями на циферблате вместо двенадцати, указанных в описании к рисунку, что, искажая обычный вид циферблата, в то же время подчеркивает соответствие официально утвержденных курантов западным стандартам счета времени[5]. Поясные часы шичэньбяо (рис. 3) по закону должны быть выполнены из золота, иметь круглый циферблат диаметром один цунь, пять фэнь и два ли (около 5 см) и толщиной восемь фэнь (около 2,5 см), поделенный на двенадцать равных отрезков, и две стрелки - часовую и минутную. Корпус часов, закрепленный на золотых ажурных подвесках с цветочным узором (лоухуавэнь), украшен различными драгоценными камнями. По своему устройству механизм карманных часов, требующий регулярного завода, тот же, что и в курантах /15, т. 3, с. 70/. Таким образом, все реально применявшиеся с периода Кан-си и закрепленные законом в годы Цянь-лун астрономические приборы европейского образца, среди которых наиболее употребимыми всегда оставались механические часы, были поданы как признак маньчжурской династии, ее достижение и вклад в традиционную китайскую культуру. Естественный и несколько наивный интерес китайцев к хитроумным западным механическим “игрушкам” получил при этом официальное оправдание. Начиная с периода Цянь-лун, торговля часами европейского производства в Китае процветала. Лучшие вещи поступали во дворец в качестве “дани” от заморских стран и провинций далекого и порой мятежного Юга. По указу от второго месяца четырнадцатого года правления под девизом Цянь-лун (1749) администрация области Гуандун и Кантона должна была ежегодно отправлять в столицу в наборе дани-гун большое число часов, применявшихся в дворцовых павильонах повсеместно. Распоряжение главы Департамента снабжения двора от десятого месяца двадцать пятого года Цзя-цин (1820) вновь подтвердило обязанность контролера гуандунской таможни разыскивать и передавать во дворец разного рода интерьерные и карманные часы /19, с. 20, прим. 37/. Из писем женевского купца Шарля де Констан (Charles de Constant, 1762 - 1835), торговавшего механическими часами в Китае в годы Цянь-лун и Цзя-цин, следует, что предпринимавшиеся таможенными властями “обложения данью” торговых судов, прибывших из Европы, даже западными негоциантами воспринимались как ритуал /25, с. 102/. Результатом этой практики стало формирование обширной дворцовой коллекции часов XVIII-XX вв., наиболее крупный раздел которой составляют механизмы европейского производства. Среди общего числа 312 часов, находящихся в настоящее время в коллекции дворца-музея Гугун в Пекине, самая значительная часть собрания (241 экспонат), содержащая образцы интерьерных и карманных часов, атрибутируется как продукция часовых мастерских западных стран (в том числе – 171 вещь производства Англии, 32 – Франции, 25 – Швейцарии, 13 - прочих государств) /17, с. 5, 24/. Исходя из опубликованных данных, можно заключить, что продукция западных мастеров, попадавшая в Китай, часто была серийной, поскольку находит аналогии и повторения с незначительными изменениями в других коллекциях. Это в первую очередь относится к произведениям такого прославленного лондонского мастера 1750-1770-х, как Джеймс Кокс (James Cox), работы которого широко представлены не только в пекинском дворце, но и в собраниях августейших особ Европы и России /ср., например, 17, с. 99-112; 26, с. 90-91/. Одни из часов работы Дж. Кокса, подобные тем, что находятся в коллекции китайских императоров, повторены (около 1896) по заказу русского двора Генриком Вигстремом, мастером фирмы Фаберже. Часы Вигстрема (в свою очередь имеющие аналогию в галерее Уолтерс в Балтиморе) выполнены, как и оригинал Кокса, в форме комода с выдвижными ящиками на четырех ножках в виде ящериц, однако заключены в серебряную оправу и снабжены белым эмалевым циферблатом и золотыми стрелками на зеленом бовенитовом корпусе. Они были подарены царствующей четой, Николаем II и Александрой, вдовствующей императрице Марии Федоровне. Образцом для этого произведения в стиле неорококо, по-видимому, послужили аналогичные пекинским часы Дж. Кокса из какого-либо западного собрания. Сохранив композицию корпуса в целом, мастер XIX в. использовал взамен розового сердолика и золота другие материалы, получив таким образом и новое цветовое решение. Он предложил, вместе с тем, несколько иную композицию навершия - поддерживаемая в оригинале Дж. Кокса парой ангелочков-путти золотая армиллярная сфера (признак века Просвещения, осознававшего принадлежность механических часов к разряду астрономических приборов) заменена у Г. Вигстрема изображением вазы /ср.: 17, с. 99 и 4, с. 171/. В произведениях, созданных специально для Китая Дж. Коксом и другими английскими часовщиками, выбор декоративных мотивов говорит о хорошем знании местного вкуса и традиций, равно как и особенностей придворной жизни цинского времени. Так, в отделке часов Кокса достаточно часто обыгрываются изображения слона и быка /17, с. 103, 109, 111/. Тот и другой в годы правления маньчжурской династии считались ритуальными животными, присутствовали в декоре жертвенной утвари храма императорских предков и в бронзовых с эмалями скульптурных сосудах, предназначенных для украшения залов дворца. Столь же часто в дворцовых интерьерах встречалось изображение журавля, символизирующего бессмертие. Этот образ послужил Дж. Коксу основой для создания оригинального варианта композиции в духе шинуазри - скульптурных часов в виде журавля с павильоном на спине. Журавль, зажавший в клюве “чудесный гриб” – линчжи, украшен попоной с изображением двух висящих на ветке “персиков долголетия” – тао /17, с. 108/. Местные формы и художественные мотивы нашли применение в работах других английских мастеров этого времени, которые иногда даже использовали китайские обозначения на циферблате. Примером тому могут служить настольные часы Джеймса Халстеда, выполненные в виде фигуры слона, поддерживающего пагоду с сидящим в ней божком, обладателем выдающегося округлого чрева (прототипом, возможно, стал популярный в китайском низовом буддизме иконографический тип будды Милэфо) /17, с. 116/. Декоративная композиция часов Томаса Гарднера соединяет изображения феникса (фэнхуан), китайского единорога (цилинь) и куста цветущих пионов (мудань) /17, с. 133/. Терриман и Вильямсон обыгрывают в убранстве своих механизмов форму кашпо (пэньцзин) с цветами и камнем (тайхуши) /17, с. 136, 137/. В ряду английских произведений XIX в., предназначенных специально для китайского рынка, интерес вызывают находящиеся в дворцовой коллекции часы в форме жезла жуи /17, с. 208/. Они, также как часы в виде пряжки мужского пояса и хронометр, вмонтированный в седло, были специально созданы для маньчжурской знати /17, с. 205/. Швейцарские часовщики XIX в. тоже с успехом использовали в отделке карманных часов китайские мотивы, например, форму складного веера или изображения жуков, инкрустированные ограненными камнями синие эмалевые крылья которых скрывают миниатюрный часовой механизм /17, с. 257, 258/. Эти формы, сделавшиеся “международным достоянием” благодаря расцвету в прикладном искусстве XVII- XIX вв. стиля шинуазри, представлены в коллекции швейцарских часов Государственного Эрмитажа /14, с. 83, 88/. В работах европейских мастеров разных стран важное значение постоянно сохраняет тип часов-павильона с высокой крышей и колонками по углам, популярный в Китае потому, что именно он был закреплен законом как ритуальная утварь дома Цин. Архитектурные формы воспроизводились многими западными часовщиками, работавшими для Китая втечение XVIII-XIX веков. В композициях французских часов XVIII в. нередко использовались зеркала. Одни из парижских часов этого времени, находящиеся в собрании китайских императоров, вмонтированы в оправу овального зеркала, предмета, ставшего в цинское время неотъемлемой частью дворцового быта /17, с. 226/. Карманные часы обычно были отделаны живописной эмалью - новой для Китая техникой украшения изделий из металла, высоко ценившейся втечение всего XVIII века. Среди сюжетов, встречающихся в декоре часов и, вероятно, послуживших источником для росписи пекинских и кантонских эмалей того же времени, следует назвать европейские жанровые композиции (пасторали, галантные сцены) и христианские мотивы, например, изображения мадонны с младенцем /17, с. 132, 209/. Механические “игрушки”, доставляемые во дворец гуандунской администрацией, западными послами и представителями торговых фирм, служили прекрасной рекламой европейским производителям часов и способствовали расцвету этого направления торговых отношений между Западом и Востоком. Втечение XVII и первой трети XVIII вв. китайский рынок часов не имел особого значения в международной торговле. Второй его период, ставший этапом создания лучших произведений и значительного увеличения объема продаж, начался с воцарения императора под девизом Цянь-лун (1736-1795) и продолжался до середины XIX века. В этот период на китайском рынке предлагались часы английского, французского и швейцарского (в основном - женевского) производства. Европейские часы, доставленные между 1715 и 1774 годами и вызвавшие подражания в Китае, происходили по большей части из Англии. Важную роль на китайском часовом рынке второй половины XVIII в. играла Женева, которая постепенно оттеснила Францию, пережившую в конце столетия революционные преобразования, негативно сказавшиеся на экономике и торговле. Отличавшиеся инициативностью и предприимчивостью женевские купцы в поисках новых рынков странствовали по дорогам Европы, России, Малой Азии и даже Северной Африки. Изделия женевских часовщиков уже в конце XVI в. проникли на Средний Восток, но только во второй половине XVIII в. завоевали, наконец, китайский рынок. О том, как происходило это завоевание, говорят факты из биографии женевского купца Шарля де Констан, подолгу жившего в Кантоне и Макао и даже прозванного поэтому “китайцем”. Констант сумел изучить запросы китайских потребителей, чтобы дать соответствующие рекомендации женевским часовщикам. Суть пожеланий сводилась к тому, чтобы учитывать как вкусы, так и местные климатические условия. Например, часы для Китая желательно было снабжать музыкальными устройствами и механическими игрушками, а корпуса украшать жемчужинами, резными камнями и цветными эмалями. Секундная стрелка должна была располагаться в центре циферблата вместе с часовой и минутной, что объяснялось высокой влажностью климата, порождавшей технические проблемы. Среди мастеров, с которыми был связан Ш. де Констан, следует упомянуть отца и сына Дроц (Droz), семейство Лешо (Leschot), стоящих во главе блистательного поколения часовых техников второй половины XVIII века. С ними сотрудничал также известный лондонский часовщик Джеймс Кокс. Необыкновенная красота и искушенность этих мастеров приводила в восхищение августейших особ Европы и Китая. Стремление женевских часовщиков учитывать условия китайского рынка сказалось в ряде специфических особенностей, которые прослеживаются в произведениях. Так, стрелки на женевских часах для Китая были стальными, и добавочный циферблат секундной стрелки встречался редко. Поле циферблата покрывалось обычно белой эмалью, отметки наносились римскими цифрами в виде коротких широких черт. Возможно, по причине некоторого сходства с иероглифами римские цифры были более близки китайцам, чем арабские, порой записанные на китайских изображениях циферблатов с искажениями. Женевские мастера едва ли не первыми стали производить парные часы с зеркально симметричными композициями декора, которые пользовались высоким спросом в Китае. Комментируя причину этого явления, некоторые западные исследователи полагают, что парные часы требовались на случай женитьбы или помолвки. Другое предположение заключается в том, что парные часы приобретали люди, жившие вдали от городов побережья, где можно было починить часы (поскольку, посланные в ремонт, они могли вернуться к владельцу лишь через несколько лет). Автор статьи о китайском рынке часов Освальдо Патрицци считает, что причина кроется в чем-то другом, например, в бытовавшей традиции дарить только парные вещи людям, старшим по возрасту или социальному положению. По мнению этого автора, имело значение также желание владельцев видеть часы в интерьере в парном экспонировании, что объясняется склонностью китайцев к симметрии как основе гармонии. Например, пара интерьерных часов с секретом была сконструирована семейством Дроц и подарена (1795) Цянь-луну посольством Голландии /25, с. 102 - 103/. Высказанные соображения, по-видимому, справедливы в отношении настенных или напольных часов, парность карманных или подвесных на шатлене часовых механизмов имеет, возможно, и другое объяснение. Как показано выше, в соответствии с цинскими законами часы на шатлене были причислены к ритуальной утвари правящей династии. Из тех же законов следует, что обязательной принадлежностью ритуального (чаофу) и официального (цзифу) рангового мужского костюма считался пояс с парными подвесками по бокам. Особого внимания в этой связи заслуживают находящиеся в собрании Гугун парные часы XIX в. англо-французского производства, выполненные в виде петель для подвесок рангового мужского пояса /17, с. 205/. Таким образом, как бы парадоксально ни выглядело соседство в костюме одной персоны двух одинаковых часовых механизмов, оно в принципе было возможно, хотя не известно, практиковалось ли в реальности. Сказанное, тем не менее, объясняет причину подношения в Китае парных карманных часов в дар людям высокого ранга. Среди шедевров, произведенных в Женеве для Китая, были музыкальные часы в форме золотых флаконов (похожие на китайские табакерки), часы - автоматы (“Писатель”, “Художник”, “Пианист”), а также механизмы в виде подвесной клетки с птицей. Последние, очевидно, пользовались особой популярностью, потому что их производили многие мастера. Первыми в конце XVIII в. были Лешо и Дроц, а также работавшие сначала вместе с ними, а потом – независимо от них Пьер Роша (Rochat) и его сыновья - Ами – Наполеон, Луи и ученик старшего Дроца - Жакоб Фризар (Frisard). Вслед за первым поколением женевских мастеров, аналогичные произведения выпускали часовщики XIX в., такие как Филипп - Самуэль Мейлан (Meylan, 1772-1845) и Исаак - Дэниэль Пиге (Piguet, 1775-1845)/25, с. 103 /. Часы в виде птиц в золоченых клетках работы английских мастеров XVIII в. представлены в коллекции пекинского музея Гугун /17, с. 182 /. Забавно, что именно такая механическая игрушка, в сознании людей Запада прочно связанная с образом Китая, пленительно промелькнула в сказке Г.-Х. Андерсена “Соловей” как след ностальгической любви к дальневосточной стране, вызвавшей к жизни стиль шинуазри. В женевских часах песня соловья передавалась механическим органом, заключенным в птице, который был синхронизирован с движениями ее клюва, крыльев, вращением головы и тела. Жакоб Фризар (работавший, как и многие другие часовщики, не только для Китая, но также для Турции и Индии) изобрел скользящий поршень для модуляции голоса искусственного соловья, способствующий понижению силы звука и совершенству тона. Он уменьшил и развил систему воздуходувных мехов, чтобы получить бесшумный выброс воздуха, и создал машину, работающую без звуковых помех. Поющие птицы Фризара помещались в клетках, табакерках и небольших музыкальных шкатулках. После 1810 г. братья Роша в своей женевской мастерской продолжали выпускать поющих птиц, пытаясь включать их в большое число новых и неожиданных композиций. Среди их нововведений были игрушки с зеркалами, в которых птица появлялась из лепестков раскрывающейся розы, коробки цилиндрической формы, прятавшие птичку, внезапно возникающую перед глазами, чтобы исполнить резвый танец, спеть и вновь скрыться в драгоценном футляре. Миниатюрные табакерки (как и другие работы братьев Роша, помеченные круглым или ромборидным клеймом с буквами “F. R.” - “Freres Rochat”) могли похвастаться всеми составляющими больших моделей – поющими птицами, музыкальными часовыми механизмами, отзванивающими каждый час, половину и четверть часа. Пиге и Мейлан, которые с 1811 по 1828 год выступали как партнеры, выпуская часы и музыкальные табакерки, создали вместе 9997 механизмов, что может дать представление о масштабах этой торговли. Механизмы для китайского рынка были стальными и отшлифованными до зеркального блеска, поэтому практически не поддавались окислению в условиях влажного климата. Кроме того, мастера увеличили точность часов, снабдив их цилиндрическим регулятором хода. Партнеры специализировались на сложных музыкальных часах с репетицией, поющими птицами и лающими собаками, действующими без дополнительного завода от восьми до двухсот дней, реже - втечение года. Эти мастера сотрудничали с лучшими женевскими эмальерами и ювелирами, благодаря чему их произведения были выдающимися по дизайну, элегантности художественного решения и красоте колорита. К лучшим творениям относится созданная между 1818 и 1820 г. серия карманных часов (в том числе – парных), корпуса которых, расписанные розовой эмалью и инкрустированные жемчугом, имеют форму цветка розы или пиона. Одиночные часы снабжены музыкальным автоматом, в верхней части их циферблата помещается жанровая сцена, изображающая дуэт девушки-пастушки с арфой и купидона с лирой. Пиге и Мейлан применяли фантазийные формы часов, в согласии с модой начала XIX в., используя геометрические фигуры (овалы и ромбы), силуэты в виде капли, сердца, флаконов и различных фруктов - мотивов в духе шинуазри /25, с. 104-105/. Источниками последних, возможно, являются формы картушей или обрамления императорских марок на расписных эмалях периода Юн-чжэн, также имевшие вид головки цветка или плода персика на ветке. Другая известная мастерская, с первой четверти XIX в. производившая часы для Китая втечение нескольких поколений часовщиков, принадлежала семье Бовэ (Bovet) из швейцарского города Флерье (Fleurier). Старший из братьев Эдуард Бовэ (1797-1849) втечение трех лет работал в Лондоне, имея там собственную мастерскую и подписывая работы “Bovet London”. Двое карманных часов этого мастера представлены в пекинской коллекции /17,с. 246/. Вместе с братом, Шарлем Бовэ, он долгое время с большой выгодой вел дела в Кантоне и Макао, и даже успел обзавестись здесь семьей, женившись на китаянке, воспитанной иезуитами; родившийся от этого брака мальчик, крещенный в Макао в 1826 г., был увезен родителями во Флерье. На вещах, созданных для Китая, Бовэ использовали особые марки с двумя иероглифами (“бовэй”), представляющими собой транскрипцию фамилии и заключенными в круге, тулове треножника или внутри вазы с цветами. Таким образом, и фирма Бовэ по-своему использовала опыт компоновки императорских марок на расписных эмалях периода Юн-чжэн. Продукция мастерской Бовэ поначалу заметно разнилась по цене и качеству, поскольку, наряду со сравнительно простыми вещами, покупателям предлагались и роскошные ювелирные изделия, корпуса которых были выполнены женевскими декораторами. Но уже в 1843 г. второе поколение часовщиков этой семьи открыло торговый центр в Кантоне, предлагавший на продажу скромные и умеренные вещи с серебряными корпусами и китайскими обозначениями на циферблате /25, с. 106/. Выходцем из Флерье был часовщик Эдуард Жювэ (Juvet, 1820-1883), который организовал (1856) торговый дом в Шанхае. Созданные им часы – флакон, стилизующие формы шинуазри XVIII в., представлены в собрании пекинского музея Гугун /17, с. 252/. Как и его предшественники, Э. Жювэ часто обращался к женевским ювелирам, что значительно повышало художественный уровень изделий. Жювэ использовал в Китае различные торговые марки, наиболее часто – марку из двух иероглифов (О. Патрицци предлагает читать ее как “у на”), заключенную, к примеру, в фигуру бабочки с расправленными крыльями /25, с. 107/. Высокое положение среди торговых домов, известных на китайском часовом рынке, между 1870 – 1900 годами занимала фирма братьев Курвуазье (Courvoisier) из города Шо-де-Фон (Chaux-de-Fonds) на северо-западе Швейцарии. Они производили и экспортировали карманные часы с крышкой и плоским стеклом, а также часы в “китайском стиле” мастерских Флерье, часто помечая свои работы иероглифической маркой (“гаохуаши”). Многие из вещей братьев Курвуазье были роскошными в отделке, снабжались постоянно действующим календарем и музыкальным автоматом, однако этим часам уже очень сложно было соперничать с дешевой массовой продукцией. Качественные изменения наблюдаются на китайском часовом рынке этого времени в целом. Наиболее важный период развития часов как вида европейского декоративно-прикладного искусства, представленного в Китае, укладывается в промежуток времени между серединой XVIII и началом XIX века. После этого искусство декорации часов стало клониться к упадку, поскольку коммерческие соображения регулировали преобладание простой и чисто утилитарной продукции. Первые попытки создания механических часов в самом Китае были предприняты в позднеминское время. Известно, к примеру, относящееся к шестому году правления Тянь-ци (1626) изображение заключенного в деревянный корпус механизма передачи зубчатых металлических колес (главное колесо имело 16, второстепенное – 48 и вспомогательное – 36 зубцов). В тексте “Мин ши. Тянь вэнь чжи. И сян (Минская история. Астрономия. Образцы установленных инструментов)” сообщается, что древний прибор для измерения времени – клепсидра (хулоу) ныне заменен колесными часами (луньчжун) /цит по: 17, с. 20/. В реальности развитие производства механических часов при пекинском дворе началось лишь в конце правления второго цинского императора под девизом Кан-си (1662-1722) и достигло расцвета в период Цянь-лун (1736-1795), когда механические часы стали производить не только в столице, но и в других местах, в основном городах юга – Гуанчжоу (Кантоне) и Сучжоу. В собрании дворца Гугун находится 71 экспонат (исключительно интерьерные часы), созданный китайскими мастерами, в том числе - 24 изделия придворных мастерских, 42 предмета мастерских Кантона, 5 – мастерских Сучжоу. Часы, выпускавшиеся придворными мастерскими (Цзаобаньчу или Цзочжунчу), были предназначены специально для дворца, поэтому они сосредоточены в основном в его собраниях, хотя в силу исторических обстоятельств отдельные произведения все-таки попали на внешний рынок и в наши дни фигурируют иногда в каталогах международных аукционов. Так, в декабре 1991 г. на лондонском аукционе Созби были выставлены на продажу золоченые бронзовые с эмалями часы – павильон XVIII в., украшенные по углам фонтанами в виде дельфинов и снабженные музыкальным автоматом /24, с. 126/. Эти часы представляют собой не только характерный образец изделий периода расцвета пекинских дворцовых мастерских, но и примечательное напоминание о сложении “европейского стиля” в цинском придворном искусстве XVIII в., отразившемся, например, в пристрастии Цянь-луна к рокайльному дворцу в парке Юаньминъюань и его фонтанам, выстроенным для китайского императора западными миссионерами. Мастерские Цзаобаньчу, производившие часы и другие богато украшенные утилитарные предметы только для императора и подчинявшиеся дворцовому ведомству Нэйуфу, были учреждены указом Кан-си в дворцовом павильоне Янсиндянь. В годы Юн-чжэн (1723-1735) и позднее дворцовые мастерские по производству и ремонту часов назывались Цзочжунчу. Втечение XVIII в. здесь выпускались приводимые в движение гирями (чжуйто) куранты (цзыминчжун) и колокола, отбивающие ночную стражу (гэнчжун). Сохраняющие завод втечение года, они были оборудованы спусковым механизмом (цзисегоу) и функционировали при помощи системы передачи зубчатых колес (чилунь). Наиболее эффектными в художественном отношении были те произведения придворных мастерских, которые служили для украшения интерьеров дворца – настольные и напольные часы. Первые из них, приводившиеся в действие пружинным механизмом фатяо и содержащие миниатюрное окошко, открывающее взгляду движения маятника (минбайчжун), часто снабжены четырехзначной маркой “Цянь-лун нянь чжи” (“Сделано в годы Цянь-лун”), расположенной сверху на циферблате. Все эти хронометры имеют по две стрелки, многие часы были дополнены музыкальными автоматами, позволявшими озвучивать время каждую четверть часа. Среди изделий придворных механиков особого упоминания заслуживают музыкальные кукольные часы для украшения дворцовых интерьеров. Чтобы создать подобные часы весь коллектив мастеров должен был трудиться втечение нескольких лет, как об этом свидетельствуют данные архива дворцовых мастерских (“Цингун нэйуфу цзаобаньчу хоцзидан”). Так, в записи от 22 дня первого месяца девятого года Цянь-лун (1744), отражено распоряжение императора о подготовке проекта и изготовлении по нему игровых музыкальных часов западного образца в виде павильона в деревянном лаковом корпусе, заключающего изображения “восьми даосских бессмертных (басянь), желающих долголетия”. Готовые часы следовало передать на высочайшее рассмотрение, что и произошло по данным архива пятью годами позднее, в январе четырнадцатого года Цянь-лун (1749). В отделке часов кроме полихромного лака были использованы золото, слоновая кость и зеркальное стекло. Эти напольные часы - павильон, находящиеся и теперь в собрании пекинского дворца, демонстрируют наиболеее примечательные особенности продукции мастерских Цзочжунчу начала правления Цянь-лун /17, с. 22/. Важной частью обязанностей придворных часовщиков была их работа в качестве императорских экспертов, занятых оценкой сильных и слабых сторон поступающих ко двору изделий и распределением карманных часов в зависимости от их уровня по назначению лицам того или иного ранга. Лучшие часы отбирались для августейшего использования, худшие отсылались в Гуандун, но если их все-таки решали оставить при дворе, низкое качество присланных часов отмечалось наложением штрафных санкций на гуандунскую администрацию. Придворные часовые ателье за все время их существования постоянно решали задачи обновления и ремонта всех (в том числе и европейских) часов, находившихся во дворце. Мастера устраняли неполадки механизмов, производили замену испорченных деталей и циферблатов, занимались ремонтом и переоформлением корпусов. Во многих случаях часовщики использовали детали европейских механизмов, хотя в отношении декора больше следовали местной традиции. Примером тому могут служить часы - кашпо, снабженные музыкальным устройством французского производства. Великолепное бронзовое с позолотой кашпо, украшенное чаканным и гравированным растительным узором и заключающее в себе цветы лотосов с лепестками из слоновой кости, являлось произведением гуандунских мастеров. Синхронизация работы вмонтированных в кашпо устройств - часового механизма и музыкального автомата, с раскрытием чашечек цветов в определенные моменты времени была с успехом осуществлена мастерами Цзочжунчу /17, с. 23, 44/. Работу китайских придворных ремесленников, набиравшихся из лучших мастеров разных провинций (прежде всего – Гуандуна) и занятых в производстве часов, контролировали старший евнух (тайцзянь) и европейские миссионеры, состоявшие на службе у императоров. В этой связи обязанностью правителя Гуандуна являлась поставка ко двору (наряду с готовыми европейскими часами и механизмами европейского производства, которые могли быть использованы в работе придворных мастерских) также опытных механиков, прибывавших морем в Кантон из западных стран. В начале маньчжурского времени ими были итальянец Лудовико Буглио (Ludovico Buglio, 1606-1683) и португалец Габриэль Магеллан (Gabriel Magalhaens), достигшие берегов Китая в конце периода Мин (в 1637 и 1640 г. соответственно). Оба миссионера обладали компетенцией в производстве курантов и разного рода автоматических игрушек, создаваемых под их присмотром для августейшего удовольствия. Позднее значительную роль в организации успешной работы придворных мастерских сыграл прибывший в 1707 г. патер Стедлин (Stedlin, китайское имя Лин Цзигэ), швейцарец, назначенный руководить производством курантов. Эту должность миссионер занимал при трех императорах, более тридцати лет, вплоть до своей смерти в пятом году Цянь-лун (1740). “Старый немецкий часовщик Стадлин” упомянут в записках Д. Белла о русском посольстве в Китай (1719-1722) /11, с. 531/. Патер Стедлин не только руководил производством всей механической продукции, выпускаемой при дворе, но и сам создал немало интерьерных часов (чжун). Кроме него в мастерских вместе с китайцами работали многие европейцы, прежде всего, французы – Валентен Шалье (Valentin Chalier, в Пекине с 1728 по 1747 г.), Жиль Тэбо (Gilles Thebault, в Пекине с 1738, умер в январе 1766 г.), Тен-Матье Вантаван (Tean-Mathieu Ventavan, в Пекине с 1766, умер в мае 1778 г.), Юбер де Мерикур (Hubert de Mericourt, в Пекине с 1773, умер в августе 1774 г.). Вслед за прекрасным периодом расцвета часового дела в годы Цянь-лун втечение периода Цзя-цин (1796-1820) мастерские Цзочжунчу производили все меньше изделий, а к концу правления Дао-гуан (1821-1851) полностью пришли в упадок. Ни производство, ни ремонт часовых механизмов при дворе впоследствии так и не возобновились, несмотря на реальную потребность поддерживать в рабочем состоянии уже существующие образцы, украшающие собой многочисленные павильоны императорского Запретного города. Поскольку часы европейского производства продолжали поступать во дворец, проблема ремонта сломанных механизмов решалась отправкой их в соответствующие магазины, возникшие втечение XIX века в крупных городах Китая, прежде всего - Шанхае и Кантоне. Представленные в собрании пекинского дворца-музея Гугун часы, сделанные в Кантоне (Гуанчжоу), в большинстве своем также относятся к периоду Цянь-лун. В результате изданного в двадцать третьем году правления Кан-си (1684) указа об ограничении морской торговли с иностранными государствами и последующем образовании четырех морских таможен для контроля за экспортом и импортом товаров (располагались в южных провинциях Фуцзянь, Чжэцзян, Цзянсу и Гуандун), в Кантоне стали производить механические часы (гуанчжун – “гуандунские часы”) по примеру вещей, доставляемых в этот порт европейскими судами. К периоду Цянь-лун относится запись в “Гуанчжоу фучжи. Гуанчжоу чжи. Учань (Архив гуанчжоуской администрации. Гуанчжоуские заметки Природные богатства и выпускаемая продукция)” о том, что в Кантоне в это время существовало производство часов, приводимых в действие цепным передаточным механизмом, которые были не столь совершенными, как западные хронометры, и отбивали, в отличие от последних, двенадцать китайских часов в сутки /цит. по: 17, с. 24/. Для совершенствования кантонских часов и развития этого производства в годы Цянь-лун имелись веские причины. Упомянутый выше императорский указ (1749) обязывал контролеров гуандунской таможни разыскивать и посылать в качестве дани интерьерные (чжун) и карманные (бяо) часы, которые эти чиновники, как правило, были вынуждены приобретать по очень высоким ценам у западных поставщиков, поскольку карманных часов китайцы не выпускали, а уровень производимых ими интерьерных часов был поначалу, как отмечалось в архивной записи, недостаточно хорошим. К сорок пятому году Цянь-лун (1779-1780) проблема качества кантонских часов, видимо, была решена, поскольку их, хотя и в небольшом количестве (от двух до четырех штук) стали включать в состав даров, отправляемых ко двору трижды в год – весной, в праздник лета (пятый день пятого месяца) и в день рождения государя. Декоративные мотивы, используемые в отделке кантонских часов периода Цянь-лун нередко подражают тем, что применялись в механизмах западного производства. Так, особенно часто обыгрывались изображения садов со скульптурами и цветочными вазами, архитектурные композиции с фонтанами и фейерверками, которые были едва ли не самыми важными приметами стиля рококо в этот век балов и карнавалов. Единственным в своем роде, хотя и весьма характерным для эпохи произведением, являются находящиеся в собрании музея Гугун часы в оправе большого овального зеркала, созданные кантонскими мастерами для императора Цянь-лун в стиле европейского рококо /17, с. 77/. Рама из золоченой бронзы с инкрустацией драгоценными камнями выполнена в виде скульптурного цветочного венка, в центре которого помещается головка подсолнечника с круглым циферблатом на месте сердцевины. Два подобных зеркала, одно из которых – овальное (инв.№ ФР 984), другое имеет более сложную конфигурацию, близкую к прямоугольнику (инв.№ ФР 9410), оба - в фарфоровых рамах в виде цветочных венков с вплетенными в них изображениями путти, бабочек и птиц, выполненные в Мейсене во второй половине XIX века, представлены в Государственном музее керамики (Кусково). Они восходят к западным прототипам в стиле рококо XVIII столетия. Форма цветочного венка обыграна в обрамлении известного портрета (1754) русской императрицы Елизаветы Петровны работы австрийского живописца Г. К. Пренера /13, № 115/. Здесь, как и в китайском зеркале, композицию венчает цветок подсолнечника, головка которого, слегка наклоненная внутрь, обращена к российской императрице, как солнцу. Лестное сопоставление августейших особ с дневным светилом, характерное для европейского официального искусства эпохи абсолютизма, возникло в связи с образом короля Франции Людовика XIV и было с удовольствием воспринято не только в России, но и в Китае, как показывают часы из коллекции цинских императоров[6]. Вместе с тем, в кантонских часах указанного периода представлен весь спектр характерных для китайского искусства маньчжурского времени в целом благопожелательных композиций, включающих восемь даосских бессмертных (басянь), трех богов счастья (Фулушоу саньсин), благовещих или символизирующих императора и императрицу животных и птиц (цилиня, журавля, дракона, феникса). Корпуса часов обычно украшались яркой росписью лаком по дереву и цветными эмалевыми красками по медной основе. Большая часть произведений следовала различным китайским архитектурным формам – беседки (тин), здания с террасами (тай), многоярусного терема (лоу), храма или дворца (гэ), пагоды (та), что было характерно также для часов пекинских императорских мастерских. Декор многих часовых корпусов содержит символические изображения (вроде слонов - тайпин юсян) и благие пожелания, проникнутые имперским пафосом, например – “Тянься тайпин (В Поднебесной – великий мир)” или “Тайпин шэнши (Великий мир и полное благоденствие)”. Часы - павильон могли быть украшены изображением молитвенной мельницы с надписью тибетским письмом “молитвы лотосу” (“Ом мани падме хум”) и восьми буддийских сокровищ (бацзисян) или двух ланей, держащих “колесо закона” с вмонтированным в него часовым механизмом и циферблатом /17, с. 43, 64/. Обе композиции связаны с символикой буддизма и распространением в художественном металле маньчжурского времени изделий так называемого сино-тибетского стиля[7]. Последний сюжет был заимствован известным английским часовщиком Вильямом Карпентером (годы работы 1770-1805), включившим изображение лани с колесом закона в декоративную композицию часов, находящихся теперь в собрании пекинского дворца-музея /17, с. 151/. Символически эта композиция восходит к теме первой проповеди Будды Шакьямуни (Шицзяфо), происходившей в легендарном Оленьем парке, во время которой Будда уподобил излагаемое им законоучение – колесу. Данная метафора весьма остроумно обыграна в декоре часов, где колесо соединено с циферблатом, зримо воплощающим круговорот бытия. Таким образом, в художественном облике вещей причудливо соединились черты западного и местого происхождения, слившиеся в оригинальный вариант “европейско-китайского стиля” - шинуазри. Часовые механизмы гуанчжун,в конце правления Цянь-лун по-прежнему основанные на системе передачи зубчатых колес, стали совершеннее и точнее благодаря применению компенсационных приспособлений, музыкальных автоматов, театра механических кукол, хотя они и не могли (особенно в техническом отношении) соперничать с современными им часами английского и швейцарского производства, стоившими примерно втрое дороже. Тем не менее и кантонские часы были недоступны для подавляющего большинства населения империи, их изготовление ограничивалось в основном нуждами императорского двора. Качество кантонских часов не ухудшалось втечение первых трех десятилетий XIX в., что позволяло администрации Гуанчжоу вводить эти вещи в состав императорских даров вплоть до периода Опиумных войн. К середине XIX в. это производство, являющееся одним из весьма показательных учреждений цинской династии, постепенно сократилось, хотя отдельные интерьерные часы в стиле гуанчжун ХVIII в. создавались в Кантоне до периода Гуансюй (1875-1908). Одни из таких часов середины XIX в. с корпусом из розового дерева в виде павильона и декоративными накладками из золоченой латуни, произведенные в Гуанчжоу для цинского двора, были представлены на лондонском аукционе Кристи в апреле 1998 года /20, с. 88, № 93/. Еще менее значительным по своим масштабам было производство часов в городе Сучжоу, расположенном к югу от Янцзы, на восточном берегу озера Тайху. По-видимому периодом высшей активности сучжоуских мастерских можно считать годы Цянь-лун, Цзя-цин и Гуан-сюй. Часы-павильон ХVIII в., выполненные в Сучжоу, вместе с их более поздней версией периода Гуансюй представлены в собрании пекинского дворца. Основная часть сучжоуских часов (сучжун) относится к концу периода Цин, когда по некоторым данным в этом городе изготовлением и отделкой часов занималось восемнадцать семей /17, с. 25/. Опубликованные произведения в основном сходны с кантонскими изделиями, хотя и заметно уступают им по качеству и сложности декора. Таким образом, несмотря на инерцию производства часов в правление Цзя-цин и попытку возрождения этого ремесла в годы Гуан-сюй, период создания лучших механических часов в императорском Китае и наивысшего расцвета их производства приходится на годы трех великих правлений - Кан-си, Юн-чжэн и Цянь-лун, в особенности – на последнее из них. Оказавшиеся в Поднебесной шедевры европейских часовщиков, послужившие образцами для китайцев, были созданы в десятилетия, совпавшие с правлением Цянь-лун, однако оживленная торговля часами западного производства продолжалась и позднее, втечение XIX века. Короткий расцвет часового дела в Китае был связан с заинтересованностью императоров, которая имела не только личные, но и политические причины, нашедшие отражение в ритуале, что оправдывало большие материальные вложения в часовое производство втечение восемнадцатого столетия. Тем не менее добиться в этом деле какого-либо технического прогресса, способного перекрыть достижения европейцев, китайцам не удалось (они даже не смогли освоить выполнение миниатюрных механизмов для карманных часов). Однако очень быстро китайские часовщики достигли значительного художественного совершенства в новом для них ремесле. Созданные пекинскими и кантонскими мастерами для императора Цянь-луна часы, существующие на границе западной и китайской культуры, воплощают китайскую версию шинуазри, первого международного стиля в искусстве Нового времени. См. также статью Коллекционирование интерьерных часов при цинском дворе. Литература:
Автор: Неглинская М.А. |
Новые публикации на Синологии.Ру Император и его армияТоумань уходит на север: критический анализ сообщения «Ши цзи» Роковой поход Ли Лина в 99 году до н. э.: письменные источники, географические реалии и археологические свидетельства Азиатские философии (конференция ИФ РАН) О смысле названия знаменитой поэмы Бо Цзюй-и Чан-хэнь гэ |
